Прелесть - [4]

Он уже видел, что кроме ушибов у потерпевшего все в порядке.

— Очки.

Воропаев оглянулся и под обгоревшей от выхлопных газов липой увидел искомый предмет. Повертев в руках бывшее оптическое приспособление с оторванной дужкой, Воропаев в недоумении спросил:

— Твое, что ли?

— Мое, — обрадовался Андрей и снова услышал далекий свист, впервые обнаруженный в полете. Потом растопырил пальцы и убедившись, что они практически не дрожат, улыбнулся. Воропаев не торопился. Его жертва не просто была в шоке, а судя по счастливому выражению лица, в необычайно сильном шоке.

— Зачем же ты их заклеил?

— Что бы видеть! — почти восторженно ответил Андрей.

Стало быть, все-таки шок, — подумал Воропаев и поднял с земли студенческий билет.

— Андрей Алексеевич Умов, студент пятого курса Вэ-Эм-Кэ, — задумчиво прочел Воропаев, и опять уставился на очки.

— И ты через них смотрел?

— Смотреть нельзя, а можно только видеть.

— Это как же? — простодушно удивился Воропаев.

— Вы не поймете.

Андрей наконец выхватил очки и, сделав два шага, припал на левую ногу.

— Ну-ка, господин студент, полезай в машину, нам определенно по пути.

5

Вечером в палатах первой градской Воропаев провел предварительный опрос оставшихся в живых. Их было трое: девушка, манекенщица от Юдашкина, по паспорту Катерина Юрьевна Смирягина, двадцати лет отроду, сбежавшая еще ночью с дачной вечеринки на станцию, отец Серафим из храма Димитрия Солунского, что в Клинского районе, ехавший к ранней обедне на престол в один из московских храмов, и здоровый пьяный битюг с документами продавца одной частной фирмы. От битюга толку не было, — он, видно, так и проспал все сто километров Северной железной дороги. Впрочем, от остальных толку было не более.

Прежде он приступил к отцу Серафиму, оставив головокружительные плечики юдашкинской красавицы на потом.

Поп лежал, выпустив поверх простыни рыжую курчавую бороду. Казенное покрывало вкупе с подушкой напоминало загрунтованный свинцовыми белилами холст, на котором отчетливо вырисовывалась голова Иоанна Крестителя. Во всяком случае, это было лицо человека страждущего, больного, но непреклонного в своей вере.

Воропаев слегка замешкался, не зная как обратиться. На память пришло недавнее телеинтервью с патриархом. Разговор шел о засилии иноземных миссионеров, лжепророков и гуру, хлынувших на опустошенную диалектическим материализмом шестую часть суши. Моложавый собкор всячески напускал на себя благочестивый вид и называл служителя церкви владыкой.

— Владыка, позвольте вас так называть, — собкоровским голосом приступил Воропаев, — я старший следователь ФСБ Вениамин Семенович Воропаев. Расскажите все по порядку.

Тихо зашуршал миниатюрный диктофон. Наверное так шуршит тростник на земле крестьянина Иссы. Отец Серафим даже не взглянул на Воропаева.

— Батюшка, — позвал следователь.

Пострадавший повернулся и изрек:

— Гряде новый человек.

Теперь стало очевидно, что отец еще далеко не стар, и что они с Воропаевым вполне могли быть однокашниками.

— И дано ему было вложить дух в образ зверя, — продолжил отец, чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтоб убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. — Отец Серафим помолчал немного и разъяснил: — Показания, которых ты ждешь от меня, давно записаны Иоанном Богословом. Прочти их.

— Батюшка имеет в виду Апокалипсис? — Воропаев стал выходить из себя.

Батюшка перекрестился, и тут Воропаева осенило:

— Отец Серафим! Да не тот ли вы Серафим, который…

Воропаев осекся. Лицо батюшки побледнело, и голова свалилась на бок.

— Врача, — мелькнула мысль.

Воропаев соскочил со стула и выбежал в коридор.

Когда они с доктором вернулись, отец Серафим уже пришел в себя и неслышно шевелил губами.

— Что он говорит? — в пустоту спросил Воропаев.

Доктор нагнулся поближе.

— Прелесть, что ли, господин майор.

Тогда Вениамин Семенович сам подставил ухо поближе.

— Прелесть… — донеслось до его сознания.

Воропаев вопросительно посмотрел на доктора.

— Бредит?

— Я не психиатр. Общее состояние вполне удовлетворительное, температура, давление… — доктор пристально взглянул на Воропаева.

— Вот у вас определенно нездоровый вид, да и нервишки разболтаны. Вы давно отдыхали? Отпуск где провели?

— В Грозном… — не выдержал Воропаев, но доктор не смутился.

— Сволочи, сдали Кавказ.

Воропаев неласково посмотрел на доктора.

— Знаю, знаю, Кавказ не Москва, а Москва не Россия. Отсидимся в Филях, а там и в Париж, только будет ли этот париж во второй раз? Да и что оно такое, этот будущий, грядущий париж? Как вы думаете, полковник?

— Я майор, — поправил Воропаев и вдруг заметил, что доктор смахивает на фотографию Антона Павловича и Михаила Афанасьевича одновременно. — Вас случаем не Антон Михалычем величают?

— Михаил Антоновичем, — теперь поправил доктор. — Знаете ли, с детства не люблю гэбистов… — доктор отвернулся к больному.

Воропаев достал сигарету и вышел на лестничную клетку. Потом достал телефон и пропиликал:

«Во по-ле бе-ре-зка сто…», — и домычал уже сам — …яла.

На том конце несуществующего провода оказался Заруков.

— Что показало вскрытие?… Отравление? Как нет?…в результате кровоизлияния. Не у всех?… В мозг…..ах, так все-таки остановки сердца… А химики? Да что ты мне про этот дух, блин. Черемуха?…