Прекрасные и порочные - [6]

– Если ты сейчас уедешь, я тебя не приглашу на следующую вечеринку.

– Хорошо? Это правда хорошо, потому что не думаю, что хочу общаться с людьми, которые называют попытку суицида интересным событием? И которые делают сок со слабительным и притворяются, что это пунш? Это так же плохо, как и играющий Black Eyed Peas по кругу?

Я быстро запрыгиваю в машину, завожу её и отъезжаю. Эйвери всё еще смотрит на меня невозмутимо, но её брови от раздражения дергаются. Я опускаю окно, когда подъезжаю к ней ближе.

– Ты, типо, популярная, поэтому я должна поблагодарить тебя за приглашение? И за угрозу? Типо: « Вау, эта вечеринка была отстойной, но угроза действительно хороша?». Даю тебе две звезды за попытку? Я много болтаю? – я делаю паузу. – Держись подальше?

– Ты ходишь в мою школу, идиотка.

Она сделала это. Она обозвала меня. Самая популярная девочка в школе только что меня обозвала. Теперь я должна или убить себя, или вернуться во Флориду, или быстро уехать, чтоб не нагрубить. Жму на газ, мчусь по её подъездной дорожке, но недостаточно быстро объезжаю статую льва, и одно из львиных яичек взмывает в воздух и падает. Я уезжаю, оставляя позади огромное количество новых врагов и льва с одним яичком, и везу домой может-быть-подружку, которая думает, что я разрушила её давнее увлечение, и даже всё это дерьмо лучше, чем то, через что я прошла, то, что длилось три года, девять недель и пятьдесят один день плохих воспоминаний.

-2-

3 года

9 недель

6 дней

Я высаживаю почти протрезвевшую Кайлу в тихом переулке возле её дома. Она нерешительно смотрит на меня, её макияж смазан из-за слез, и тихо бормочет:

– Спасибо.

– Черт, мне очень жаль, – вздыхаю я. – Мне действительно жаль, Кайла.

Она пожимает плечами.

– Неважно. Увидимся в понедельник.

Не неважно. Люди так говорят, когда ситуацию слишком трудно выразить словами. Если она всё еще считает меня реальным объектом, с которым достойна показаться в понедельник, я буду чертовски рада.

Когда я еду домой по темной дороге, извивающейся вокруг коровьих пастбищ и кукурузных полей, отпечаток ледяных голубых глаз Джека и его приводящие в ярость слова эхом звучат в моей голове: «Потому что это произошло с тобой, не так ли?»

Крепко сжимаю руль. Он понятия не имеет, что со мной случилось.

«Я не встречаюсь с уродливыми девочками».

Раздается новый голос в голове. Безымянный – парень, который мне нравился. Любила? Нравился. Я больше не знаю. Он сделал мне очень больно – это всё, что я знаю. У себя в голове называю его «Безымянный». Потому что реальное имя до сих пор причиняет физическую боль. Дышу равномерно: вдох-выдох, пытаясь притупить боль в груди. Я оставила всё позади. Действительно оставила всё позади. После трех лет, девяти недель и пятидесяти одного дня я множество раз оставила всё позади.

Заезжаю на подъездную дорожку к дому и глушу мотор. Сижу в темноте, отгоняя все плохие воспоминания и притягивая новые. У меня появился своего рода друг. Мама здесь намного счастливее. Я не видела Безымянного около двух месяцев. Очень хорошо. Это хорошие новые вещи, которые заполняют дыры в стенах моего разума, оставленные после разрушения плохими вещами. Хорошие новые вещи хоть и надуманны, но сейчас они будут защищать меня.

Я сверкаю себе улыбкой в зеркало заднего вида. В последнее время быть грустной возле мамы очень опасно. Поэтому мне приходится притворяться, по крайней мере, необходимо играть роль, пока не доберусь до своей комнаты.

У нас двухэтажный дом с белыми дверьми и синей отделкой. Ржавый китайский колокольчик слабо звенит на террасе, а сад больше похож на несколько участков неопрятной жухлой травы. Сломанное барбекю, уныло скинутое в угол у дырявого шланга, и дюжина или около того, увядших может-красных-может-цвета-детской-неожиданности роз борющихся, чтобы вырасти как можно выше от умирающего куста, который отделяет наш палисадник от улицы. Днем всё выглядит уродливо, но ночью, благодаря свету, пробивающемуся сквозь занавески, представить, что это не помойка, намного легче. Это единственное приличное место, которое могла позволить мама, но оно сильно отличается от маленького прибрежного коттеджа, в котором я росла во Флориде.

– Я дома! – Открываю дверь и сетку от насекомых. Наш кот, Исчадие ада или Коко, или вылезай-из-холодильника-идиот, мягко крадется ко мне и трется о лодыжки, пока я кладу ключи в блюдце и снимаю пальто. За ним следует мама, её халат туго затянут, а лицо выражает нетерпение. Она красивая, в возрасте, с седыми прядями в волосах и мягкой линией улыбки. У неё темные, невероятно ясные глаза.

– Ты повеселилась? Сколько парней поцеловала? – спрашивает она.

– Семьдесят. Не меньше.

– Сколько шотов выпила?

– Четырнадцать. На полпути домой я отпустила руль, и Иисус вез меня оставшуюся часть дороги.

Она смеется и гладит меня по голове.

– Рада, что ты повеселилась.

Мы обе знаем: я не выпиваю и не целуюсь с мальчиками, так что это своего рода наша ненормальная шутка. Она бредет на кухню, где её ждут газета и чай. Исчадие ада прыгает на стул напротив нее и начинает важно вылизывать свои яйца.

– Ты принимала лекарства? – спрашиваю я. Мама вздыхает.