Прекрасное и истина - [84]

Красота, уверенная в самой себе, уверенная в своей способности нравиться, когда ей только захочется, – будет ли она скрываться, или станет демонстрировать себя? Захочет ли капитан показать врагу все войска, которыми он располагает? Совсем наоборот, именно тогда, когда войск ему не хватает, он попытается заставить поверить в то, что они у него есть. Сила не нуждается в выставлении напоказ. А неоспоримая красота от сокрытия выигрывает еще больше, чем сила. И прежде всего потому, что жалкие и пошлые влюбленные устраивают из-за нее свалки; но также и в связи с тем, что почести низкого порядка принижают красоту; это дар, обладающий еще меньшей ценой, чем тот, который был принесен мимоходом и бессознательно. Но этого мало. Если нескромное выражение лица сразу же обнаруживает себя, то рассудок попадает в положение заложника и раба. Я заметил, что самое живое проявление ума, присутствующее в выражении лица, почти всегда указывает на глупость; однако если подобные знаки были бы обманчивы всегда, то это следовало бы рассматривать как случайность, вызывающую удивление. Я думаю, что ум, таким образом заявляющий о себе, вероятно, никогда не дотягивает до того, что обещает, и тем самым тормозит рождение мысли. Именно ожидаемая обязательность результата и излишняя поспешность реакции становятся причиной глупого выражения. Следовательно, нужно было хотя бы принимать вид простачка, если уж не обладаешь им от природы[332].

По аналогии я хотел бы заметить, что красота, нескромно выставленная напоказ и как бы брошенная людям в лицо, выводит силу, способную направлять, за пределы территории ее действия, тем самым лишая ее возможности размышлять и выбирать. Поэтому красота этих избранных и ставших слишком уж знаменитыми королев

[Можно предположить, что автор имеет в виду победительниц как раз в то время входивших в моду конкурсов красоты.]

всегда выглядит глупой, совершенно открыто это демонстрируя, а следовательно, перестает быть красивой, поскольку что может представлять собой кукла без души? От этого спасают воспитание, соответствующий туалет, но в первую очередь – то правило правил, в соответствии с которым желание нравиться – прежде всего остального и всем – сразу же вызывает презрение у окружающих. Отсюда и проистекают составляющие подлинную кокетливость целомудрие и обращенность красоты внутрь. Это походит на те столь хорошо скрытые свидетельства ума, которые приходится обнаруживать самостоятельно. Мода же, по своей истинной сущности, есть то, что скрывает красоту под неким поверхностным слоем, который в итоге оказывается внешностью, открытой для всех. И можно только удивляться, что, встретившись с какой-нибудь королевой разглагольствований, прежде всего слышишь совершенно ординарные речи; это подобно тому, как удивляешься первым звукам голоса хорошей певицы, которая, распеваясь, вовсе не собирается тем самым обещать что-нибудь особенное, но в то же время пребывает в полной уверенности относительно того, что она продемонстрирует в дальнейшем. Не позволяйте обмануть вас с помощью зелени падуба.

Читатель

Обнаруживаю в заголовке одной газетной статьи имя Октава Фёйе[333]; просматриваю ее; вижу, что журналист сдержанно хвалит романиста, и у меня даже возникает подозрение, что он его вовсе не читал. Вот вам один из забытых авторов. Когда я был маленьким, я только и видел у всех в руках книги Поля де Кока[334]. Позже, наряду с другими запыленными книгами, которые я находил в глубине шкафа, я прочел и романы Октава Фёйе. Это была, как мне кажется, литература того же уровня, что и произведения Жоржа Онэ[335]. Жюль Леметр[336] насмехался и над одним, и над другим; однако сам Жюль Леметр вряд ли будет читаем в будущем. Человечество отбрасывает в глубокий мрак забвения – без разбора – и посредственного писателя, и критика, именно так того оценившего.

Самое изумительное в творчестве Платона состоит в том, что ни одно из его произведений не пропало для нас.

[В этом своем высказывании Ален излишне категоричен. Прав он лишь в отношении «Диалогов» философа. Дело в том, что, во-первых, молодой Платон всерьез занимался сочинительством и «…даже писал дифирамбы в честь Диониса…», а точнее – сочинял «…и трагедии, и дифирамбы, и еще что-то, но все это он сжег, когда послушал беседы Сократа»[337]. А во-вторых, считается, что «…у Платона были и эзотерические сочинения, так называемые “устные речи”, например “О благе”, но они не сохранились»[338].]

Мы располагаем всеми диалогами, которые в свое время мог бы читать какой-нибудь грек из Александрии. Уникальный случай. В то же время можно побиться об заклад, что переписчики и те, кто оплачивали работу переписчиков, не были ясновидящими в большей степени, чем вы или я; следовательно, в некотором смысле мы непогрешимы. Что не мешает и мне и вам купить и прочесть сочинения Мопассана. Данный автор также забыт или скоро будет таковым, и это справедливо. Флобер

[По прошествии почти века с тех пор, как были написаны эти слова, можно сделать вывод, что Ален несколько ошибся либо поторопился в своих прогнозах и что Мопассан и особенно Флобер, вернее их сочинения, все еще не забыты, хотя говорить об особой популярности их творчества в настоящее время также было бы неверно. В то же время в XXI в. в число особо читаемых и почитаемых вряд ли можно включить не только столь любимых философом (как и его переводчиком) Стендаля, Бальзака, но и авторов, казалось бы, безусловно увлекательных (приключенческих!) романов – Дюма, Стивенсона, Купера, Майн Рида, экзотических сочинений – Киплинга и т. д. Как видно, с одной стороны, каждому времени нужны свои творцы и герои, а с другой – у современного читателя искусственно-естественным образом формируются совершенно новые менталитет и эстетический, художественный вкус, которые принципиально отличны от их же аналогов «эпохи бумажных носителей текста» и, тем более, «эры чернил и гусиных перьев». В настоящее время читательскую моду с предельной жесткостью формирует новая реальность, «духовная суть» которой во многом и обусловлена и выражена господством электронных носителей информации, а также обладающих тою же природой способов ее передачи и межличностного общения. Ален же с подкупающей наивностью пребывающего вне времени мудреца забывает, что процесс формирования его вкусов уходит своими корнями в эпоху, существенно разнящуюся даже с годами написания им обсуждаемых в данном комментарии строк.]