Прекрасное и истина - [82]

Должно быть ощущение, что писатель никак не смог бы прийти к нему, если бы писал прозой, что прекрасная рифма принесла с собой блестящий образ, который не мог бы быть объяснен ничем и который даже не мог бы быть ничем оправдан, если бы не было необходимости рифмовать. Чудо, всегда улавливаемое ухом читателя, повторенное чудо. То же самое обнаруживается и в прекрасной прозе, что буквально вчера я наблюдал у Шатобриана, – то, что называют характерной чертой, – и у Паскаля, и у Монтескье; это нечто, отсутствующее в идее, но идее соответствующее, озаряющее или завершающее ее таким образом, что возникает ощущение, будто это нечто не могло быть найдено, если бы то, что ему предшествует, не было бы уже написано раньше; это тот счастливый удар молотка, который вызывает удивление у самого мастера.

Клодель сказал кое-что по поводу соборов, и это стоит того, чтоб прочесть «Благую весть Марии», [ «Благая весть Марии» – название одного из наиболее известных произведений П. Клоделя для театра, написанного в 1912 г.[322].]

хотя я и не думаю, что в этой драме можно было бы что-нибудь понять. Ее герой – некий наивный архитектор соборов – говорит, что заранее не формулирует для себя никакой идеи; он просто погружается в сам процесс и творит так, как творится;

идею дает камень ожидания.

[Здесь можно предположить неявную игру слов: словосочетание «камень ожидания» употребляется по аналогии с выражением «камень преткновения», которое подразумевается в тексте в связи с замечанием о том, что материал оказывает сопротивление (см. чуть ниже). Иначе говоря, архитектор рождает идею будущего здания, оперируя с используемым в строительстве материалом в стремлении подчинить его своему замыслу.]

Очевидно, что предварительно Шекспир думал лишь о том, чтобы показать на сцене приключения Гамлета, мстителя за своего отца. Велик же он благодаря случайным импровизациям; но, кроме того, и сам материал оказывал сопротивление. Актер – маленький или большой, толстый или худой, рапиры в магазине аксессуаров, прекрасный фехтовальщик, которого стоит показать, комики, которые могут быть использованы в трагической пьесе, случайно напившийся статист, актриса, которая хорошо поет, – вот камни, из которых складываются все возможные формы. Однако у наших драматургов на первом месте идеи и персонажи; именно отсюда происходят эти трагедии из железобетона.

Лица

Есть особый, бросающийся всем в глаза тип выражения лица.

[Здесь хочется обратить внимание на то, что Алена всегда занимал вопрос о том, какие в результате «внешнего» наблюдения за человеком можно сделать выводы о самом человеке. На это указывают прежде всего, естественно, его тексты (и даже названия некоторых из них) – как вошедших в данную книгу («Греческий профиль», «Человеческое тело», «Лица», «Ложные боги», «Зелень падуба»), так и включенных в сборник «Суждения» («Вечный портрет», «Улыбка», «Искусство зевать», «Мимика», «Маски», «Нос» и др.). В частности, автор справедливо отмечает, что «все, что можно сказать о чертах человеческого лица, довольно расплывчато; не менее верно и то, что в нем всегда есть удивительное выражение, трудно поддающееся определению»[323]. В то же время некоторые его суждения по этому вопросу удивляют своей наивностью. Например, он был по-детски убежден, что «того, чье лицо красиво, никогда не следует бояться – это правило универсально»[324].]

Так же как те болтуны, которые не могут удержаться, чтобы ничего не говорить, существуют глаза, носы, рты, которые не могут удержаться от того, чтобы ничего не выражать. Люди властные, грозные, решительные, меланхоличные или все презирающие легко узнаваемы даже тогда, когда покупают газету. Я знал одного человека, который всегда смеялся. Это одна из печальных способностей, отличающая глупцов. Я жалею людей, имеющих умный вид: это подобно обещанию, которое невозможно выполнить. В известном смысле лицо думает первым, а реальная беседа никогда не согласуется с его немыми ответами. Я полагаю, что застенчивость происходит главным образом от тех беззвучных сигналов, которые мы, не желая того, посылаем перед собой и смысла которых не знаем сами. Поэтому каждый раз, как я встречаю какого-нибудь человека с лицом забияки, чем он бывает обязан взаимному расположению носа, бровей и усов, я угадываю в нем скромника, который в то же время, используя подобную уловку, может оказаться насильником. Это напоминает актера, имеющего соответствующий своей роли костюм, но совершенно не знающего текста.

Из этих маленьких неприятностей вырастает древнее правило вежливости, согласно которому нужно приучить лицо не выражать ничего без соответствующего желания. Прежде всего, за нейтральной внешностью, как в убежище, должен скрыться управляющий всем ум; без этой предосторожности он становится рабом внешних черт и всегда запаздывает с ответной репликой. Ум, чувство и даже красота – все это должно быть заранее спрятано и как бы сберегаемо до случая. Ценность улыбки в первую очередь предполагает, что не следует улыбаться зеркалам и мебели. В «Монастыре» есть одна молодая дама, чьи глаза, казалось, вступали в беседу с вещами, на которые она смотрела;