Прекрасное и истина - [111]

«…если рок суровый ты сломишь,

Будешь Марцеллом и ты!».

Имеется в виду, что если юный Марцелл сумеет избежать уготовленной ему судьбы, т. е. не умрет молодым, то сравняется славой со своим далеким предком. Однако, как уже говорилось, этого, увы, не произошло.

«Дайте роз пурпурных и лилий;

Душу внука хочу я цветами щедро осыпать…»[411], —

продолжает старец.]

В момент длящегося размышления, когда оказывается побежденной капризная Фатальность и обнаруживается несгибаемая Необходимость, достигается высочайшая степень трагичности. Так писал Вергилий свои неподвижные фрески.

Третья эпопея – о суждении и о свободе. Обладающая не общественным, а частным характером. Не о судьбе, а о преступлении, наказании, очищении и спасении. Это момент ошибки, угрызений и раскаяния. Все боги – в аду, человек – на склоне скалы, свет – на вершинах.

[При отсутствии более или менее точных авторских ссылок можно предположить, что Ален описывает здесь одну из иллюстрирующих «Божественную комедию» гравюр Г. Доре, изображение на которой, кстати, перекликается с сюжетом библейских иллюстраций того же художника, изображающих описанную в Книге книг и воспроизведенную его воображением сцену всемирного потопа.]

Свет – единственная справедливость. Каждый осужден самим собой, как дерзнул сказать Платон; но платонова вера была только игрой, а умирающий Сократ был уверен лишь в самом себе. Эпическое движение еще не увлекло толпу к той справедливости, которая представляет собою лишь свет. Дантова эпопея застает нас сидящими на ступенях какого-нибудь храма Минервы и мечтающими. Мы слишком счастливы от неверия ни во что. Однако упомянутое человеческое движение не может на этом остановиться. Поэтому первый же призыв проводника с угловатым лицом

[Вероятнее всего, имеется в виду превратившийся в нашего проводника Данте, каким он был изображен на портрете работы все того же Г. Доре.]

тотчас поставит нас на ноги.

Пасха

Нужно быть достаточно продвинутым в астрономии, чтобы в ночной период года праздновать рождение Спасителя. Рождество не принадлежит детству человечества. И наоборот – праздник Пасхи отмечали всегда и повсюду. Именно в это время празднование воскресения проходит под знаком стольких разных имен – Адониса, Осириса, Диониса, Прозерпины,

[Адонис, Осирис, Дионис, Прозерпина (Персефона у греков) – боги средиземноморского (у финикиян, древних египтян, эллинов, древних римлян и др.) региона, которых объединяет либо их связь с подземным царством, где они проводят часть года (Прозерпина), пребывают постоянно (один из вариантов легенды об Осирисе) или просто побывали (Дионис), либо идея ежегодно умирающего и воскресающего божества.]

которые суть то же самое, что и Май, Майская дама, Зеленый Жак и множество других сельских богов;

[Здесь названы протагонисты весенних языческих обрядов разных европейских народов, «…во время которых разыгрывается свадьба молодых духов растительности – Короля и Королевы Мая, Майской Невесты и Майского Жениха и др.». Подобные «…божества растительности олицетворяются как растениями, так и куклами»[412].]

эта метафора была брошена нам в лицо. И, как контраст, – возвращение тех самых холодов, которые являются стрелами страсти. Утром, после ледяной ночи, смерть со всей возможной энергией заявила о себе;

[Возможно, Ален имеет в виду кратковременные сезонные похолодания, приходящие на смену все еще робкому весеннему потеплению, что характерно для среднеевропейского климата, а по времени зачастую связано с празднествами в честь воскресения местного божества. Ведь и в Евангелии сказано о том, что весенняя ночь, наступившая после ареста Христа, была холодной: Петр, например, грелся у огня (см. Мрк, 14: 67, Лк., 22: 55).

В самом же христианстве темы жизни и смерти практически не отделимы друг от друга. На это, к примеру, указывал Ш. Бодлер, отмечавший, что

«Не один славный мних, ныне нами забвенный,

Как посевы Христа дружно принялись в рост,

Гимны Смерти слагал с простотой несравненной,

Мастерскою избрав возле церкви погост»[413].

С другой стороны, с комментируемой мыслью перекликается приведенное уже выше утверждение о том, что «вера – это высшая страсть в человеке»[414]. Наконец, ощущения, подобные описанному, могут быть естественным образом связаны с проявлением гораздо более широкого спектра чувств, например: «…это пронзило меня как стрелой, но пламенной стрелой, которая, пронзая мне сердце, оставляла его в пожаре яснозрения»[415].]

нежные ростки постепенно обрели цвет земли и голых деревьев. Что-то было завершено. Обманутые надежды, раскаяние, а порой и бунт, как во время праздника Вербного воскресения, когда толпа несет ветви самшита и пихты;

[Вербное, а по своему изначальному названию Пальмовое, воскресенье является данью традиции, в соответствии с которой стало принято отмечать тот день, когда, в соответствии с евангельскими текстами, Иисус Христос прибыл в Иерусалим. И если в Палестине этот праздник символизируют пальмовые листья (вайи), которыми толпа усыпала дорогу перед Ним («когда к своей столице / По вайям ехал ты на благостной ослице – / Свершить начертанный пророками завет…»