Прекрасное и истина - [110]

Этот мир преисподней, мир теней всегда был точным воспроизведением человеческих мыслей и бесплотных страстей, которые вначале, по-видимому, содержали эти мысли. На пиршество, устроенное для душ Улиссом, сбежались лишь худые и изголодавшиеся тени.

[Ален вспоминает гомерову «Одиссею», где рассказывается о том, что намеревавшийся спуститься в царство Аида Одиссей (Улисс) предварительно принес жертвы:

«…барана и овцу над ямой глубокой зарезал;

Черная кровь полилася в нее, и слетелись толпою

Души усопших, из темныя бездны Эреба поднявшись…»[406].]

Это было время, когда обуреваемый страстями человек в какой-то степени освободился от ярости и страха благодаря вымыслу о где-то пребывающем – то далеко, то близко – и странствующем по облакам боге. Уже большой прогресс. Ибо, лишенный способности к какой-либо самооценке, народ-ребенок, народ-фетишист нежен, набожен, предан, бесчеловечен, груб – в зависимости от настроения и обстоятельств; поэтому он, собственно говоря, и не вспоминает о себе; скорее, он просто вновь принимается за свое. В отличие от этого боги Гомера, ослепляющие нас своим внешним видом, старательно располагают перед нашим взором такие бесплотные сущности, как Зависть, Месть и Славу. Так, тень Ахилла рассматривает свою жизнь как зряшную мешанину различных элементов. «Я предпочел бы быть слугой на ферме – но на земле, чем Ахиллом среди теней».

[У Гомера Ахиллес говорит посетившему его в царстве мертвых Одиссею:

«Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,

Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,

Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый»[407].]

Такова первая этика – чуть приподнявшаяся над отчаянием, хотя и не питающая никакой надежды, ибо в истинном отчаянии отсутствует какое бы то ни было размышление. Здесь все еще царит Фатальность, но она, по крайней мере, подвергается осуждению.

Когда Вергилий, держащий в руке золотую ветвь и ведомый италийской Сивиллой,

[С золотой ветвью в руках вслед за Сивиллой в ад спускается Эней, герой «Энеиды» Вергилия, проводника Данте. Сивилла – в древней Греции и Риме прорицательница, обладающая божественным даром предсказания. Она объясняет Энею, как ему спуститься в подземное царство Плутона и Прозерпины и что золотую ветвь ему нужно иметь постольку, поскольку

«…не проникнет никто в потаенные недра земные,

Прежде чем с дерева он не сорвет заветную ветку.

Всем велит приносить Прозерпина прекрасная этот

Дар для нее»[408].

Сама Сивилла и ведет Энея через пещеру в царство мертвых.]

в свою очередь спускается в ад, тени – умершие страсти – оказываются размещенными уже по-другому. А именно по-римски – по политическому принципу. В соответствии с победоносным будущим,

[Упоминание о будущих победах связано с тем, что Эней встречает души не только уже умерших людей, но и предназначенных для еще не родившихся:

«Собрались здесь души, которым

Вновь суждено вселиться в тела», —

объясняет Энею его отец, Анхиз (см. последующие примечания).]

в соответствии со связью причин и следствий. Это уже не некая причуда, воздействующая извне и обусловленная интригами богов, но неумолимая детерминированность, в рамках которой надежда каждого существа оказывается выявленной и заранее уничтоженной.

[Намек на судьбу еще не рожденного на момент визита Энея в подземное царство Марка Клавдия Марцелла, выдающегося римского полководца III в. до н. э. (268–208), прозванного «мечом Италии», которому еще только предстоит прославиться военными победами. Анхиз следующим образом представляет этого знаменитого героя из будущего своему сыну:

«…Вот Марцелл, отягченный добычей;

Ростом он всех превзошел, победитель во многих сраженьях,

Тот, кто Рим укрепит, поколебленный тяжкою смутой,

Кто, воюя в седле, разгромит пунийцев и галлов, —

Третий доспех, добытый в бою, посвятит он Квирину»[409].

(Квирин – первоначально бог, вместе с Юпитером и Марсом составлявший древнейшую в римской мифологии триаду, но в отличие от воинственности последнего олицетворявший покой. Впоследствии он отождествлялся с Ромулом, легендарным основателем Рима.)]

Какой парад этих римских армий – еще не существующих и уже мертвых! И другой Марцелл,

[В данном случае уже имеется в виду встреченный Энеем в царстве мертвых Марк Клавдий Марцелл (43–23), сын Октавии, сестры императора Октавиана (который готовил его себе в преемники), полный тезка и прямой потомок знаменитого воина. Ему прочили славное будущее в качестве полководца и государственного деятеля, однако в 19 лет он скончался от тяжелой болезни, непосредственно перед этим поразившей Октавиана, в конечном итоге сумевшего побороть недуг.]

надежда империи, преждевременно умерший, умерший в самом расцвете сил, даже не успев родиться.

[Иначе говоря, не успел родиться великий военноначальник, предположительно живший в этом молодом человеке. К душе младшего Марцелла Эней также обращается еще до ее земного воплощения:

«Юношу явят земле на мгновенье судьбы – и дольше

Жить не позволят ему», – предупреждает Анхиз[410].]

«Ты будешь Марцеллом; охапками бросайте лилии.»

[К цитате, приводимой Аленом, следует добавить очень важные предшествующие слова Анхиза, который говорит: