Прекрасная Отеро - [2]

В последние годы, в том возрасте, который французы так изящно называют Le grand áge,[1]меня посещали два рода призраков. Лживые образы, придуманные мной в ранней молодости для создания легенды о Белле Отеро, и тени моего настоящего «я», призраки Агустины Отеро Иглесиас, нищенки из деревушки неподалеку от Понтеведры. Призраки Беллы быстро исчезли. Я никогда не принадлежала к тем людям, которые в конце концов начинают верить в свои собственные выдумки, поэтому призраки, рожденные моей фантазией, не были для меня губительны. В действительности они были такие милые и легкомысленные, что однажды рассеялись, даже не оставив во мне ностальгии. Когда это произошло? Постепенно, как обычно и происходят подобные вещи. Однако я могу даже назвать точную дату их окончательного исчезновения. Да, не может быть никаких сомнений: я уничтожила их в тот день, когда прочитала некролог в «Эспуар де Нис», около пятнадцати лет назад:

«Вчера в нашем городе умерла танцовщица и певица Каролина Отеро. Белла Отеро была любовницей таких знаменитых людей, как принц Уэльский, король Бельгии Леопольд, царь Николай II, кайзер Вильгельм, князь Монако Альберт и король Испании Альфонс XIII. Как известно, в начале века Отеро была одной из богатейших женщин, обладательницей легендарной коллекции драгоценностей, включавшей такие необыкновенные образцы, как колье Марии Антуанетты и императрицы Евгении, а также болеро из бриллиантов, стоимостью 500 миллионов современных франков […]. Ее портреты писали Ренуар, Сем и Каран д'Аш; она стала прототипом героини одного из романов Пруста, американский магнат Уильям К. Вандербильт подарил ей яхту, а от русского князя, повторявшего Каролине «разори меня, но не оставляй», она получила целое состояние. Беллу Отеро называли «сиреной самоубийств» – из-за того, что многие мужчины, не добившись ее благосклонности, предпочитали умереть. В последнее время, потеряв все свое состояние в игорных домах (говорят, она проигрывала до 700 000 франков за ночь) […] и утратив с возрастом былую красоту, Каролина Отеро жила в бедности в нашем городе…»[2]

Впоследствии я узнала, что это был не первый некролог обо мне, опубликованный в прессе. Подобные заметки появлялись и в других французских и иностранных газетах на протяжении многих лет, но в старости тебя волнует лишь тот крошечный мирок, в котором ты живешь. Поэтому, прочитав известие о своей смерти в «Эспуар» в 1948 году, я решила, что вполне могу похоронить разом все свои выдумки, которые мне приходилось сочинять в годы своей славы ради удовольствия других. Я имею в виду мифы о моем происхождении и первых шагах в высшем свете. Я никогда больше не думала о тех фантомах, и мне было нетрудно обойтись без их общества: Каролине Отеро не нужно опираться на выдумки, чтобы чувствовать себя сильной. В действительности, если я и рассказывала столько вымышленных историй о своем детстве, то, клянусь, лишь для того, чтобы угодить публике. Я лишь поведала им то, что они хотели услышать, – только и всего. Существует два типа выдумок: изобретаемые для собственной выгоды и создаваемые для удовольствия других. При этом и то и другое (как говорил уже упоминавшийся мной приятель-поэт, так любивший изрекать афоризмы) является проявлением великодушия. В этом нет ничего удивительного: в конце концов, Истина как таковая обычно никого не интересует.

Единственно по этой причине я намного дольше, чем желала бы, должна была поддерживать бесчисленное множество мифов. Однако теперь с этим покончено: с того весеннего дня я почувствовала себя вправе освободиться от всех биографических прикрас, необходимых в свое время. В тот день умерла Нина Отеро с романтическим детством, обрисованным мной в мемуарах, которые я продиктовала в 1926 году мадам Клод Вальмон. Надо сказать, ценность этой биографии невелика – не столько из-за искажений, сколько из-за умолчаний. Однако могла ли я поступить иначе? В 1926 году еще были живы многие, кому серьезно повредили бы некоторые мои признания. И я тоже была тогда в их числе, до тех пор пока не скончалась в 1948 году по воле «Эспуар де Нис».

Так что теперь, когда исчезла вся эта мишура, я могу с облегчением признаться, что все рассказанное мной о моем происхождении было абсолютной ложью. Я не андалуска и вовсе не дочь цыганки Карменситы (копии героини Мериме) и греческого офицера по фамилии Карассон, познакомившихся в Севилье.

Как меня смешило в годы моей славы, что люди готовы были безоговорочно верить всем этим выдумкам, звучавшим так «правдоподобно»!

«Читатель, – писал Хоакин Бельда, еще один мой биограф, – как бы неискушен ты ни был в общении со знаменитыми женщинами, все же, наверное, верил их словам, когда они непринужденно заявляли, что «происходят из очень хорошей семьи». В большинстве случаев это не более чем милая фантазия. Что касается испанских куртизанок, то в лучшем случае их генеалогическое древо восходит к славному служащему Гражданской гвардии, что, конечно же, заслуживает уважения, но не обеспечивает места среди европейской аристократии. Отеро же, напротив, чужда этого тщеславия: взращенной собственным талантом, ей незачем отрекаться от своего происхождения».