Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом - [96]

“Чиновники были в шоке”, – писал потом Ельцин про запрет ездить на “мерседесах” и “ауди” ³⁶. Сначала он поддержал замысел своего протеже и даже сам подал пример, пересев на ЗИЛ. Как и следовало ожидать, общественное мнение отреагировало одобрительно. Немцов, популярнейший политик и при этом чужак в московской системе власти, делал ровно то, чего от него ждали люди: ставил власть на место, отбирая у нее главный признак статуса – дорогой иностранный автомобиль.

Пресса, впрочем, встретила предложение Немцова скептически. Журналисты подсчитали: да, серийный ГАЗ-3102 втрое дешевле Audi A6, не говоря уже о “мерседесе”, а издержки на ремонт вдвое ниже, но “Волга” с двигателем Rover и кондиционером Frigetta, специально собранная для правительственного гаража, будет и стоить, и обходиться в эксплуатации уже заметно дороже, а обычную “Волгу” с конвейера через год надо буквально собирать заново – она очень плохого качества и просто разваливается на ходу. Протекционистский мотив указа – в нем так и говорилось: “В целях экономии государственных средств и поддержки отечественных товаропроизводителей…”, читай: поможем родному для Немцова нижегородскому заводу ГАЗ – тоже не вызывал большого сочувствия. Мысль о том, что на седьмом году строительства капитализма надо отказаться от его благ и вернуться к советской практике, казалась нелепой.

Сопротивление в аппарате началось мгновенно – еще в ходе подготовки президентского распоряжения. В Минэкономики раскритиковали идею с “волгами” как протекционистскую и антилиберальную. В Центральном банке тут же вспомнили, что они формально не госслужащие, следовательно, указание сдать иномарки на них не распространяется. Оппозиционная Дума улюлюкала: Немцов – лоббист. Даже Олега Сысуева, друга и товарища по команде, пришлось уговаривать пересесть на “Волгу”: “Он мне сказал: если не ты, мой ближайший друг, то кто тогда будет выполнять? Тогда я пересел на эту «Волгу». Слава богу, она очень быстро сломалась” ³⁷. Сам Немцов все время норовил подсесть в машину к Чубайсу, особенно когда их вызывал Ельцин, а история про то, как его собственная “Волга” сломалась примерно на двадцатом километре Рублевки по дороге на день рождения коллеги по кабинету и проезжавшие мимо другие гости при виде Немцова разражались дружным хохотом, стала популярным анекдотом в Белом доме.

Членам правительства было предписано продать свои иномарки на аукционе. Аукцион прошел в июне в подмосковных Люберцах и с треском провалился. По свидетельству одного из присутствовавших на нем менеджеров “ЛогоВАЗа” (когда стало понятно, что провал неизбежен, владелец “ЛогоВАЗа” Березовский бросился Немцову на помощь, но было уже поздно), машины были “как после взрыва”, в лучшем случае годные на запчасти. “Это был саботаж. Абсолютный”, – вспоминает один из организаторов ³⁸. После второго аукциона в октябре президентское распоряжение аккуратно подправили: теперь чиновникам разрешили “пересаживаться [на «волги»] по мере износа автомобилей”, то есть в переводе с бюрократического на русский не пересаживаться вообще. Так самый громкий проект Немцова во власти потерпел жестокую – и тоже громкую – неудачу.

Лужков против младореформаторов

На аукционе правительственных иномарок в Люберцах в конце июня Немцова, к его удивлению, ждали сотни журналистов. Они набросились на вице-премьера с каверзными вопросами: чем “волги” лучше “мерседесов”, зачем это шоу, почему в Люберцах, сколько ему заплатили владельцы площадки и пр. Как оказалось, большинство репортеров еще рано утром привезли на автобусах из Москвы в сопровождении ГАИ. Их приезд организовали правительства Москвы и Московской области.

За пять лет правления Юрия Лужкова Москва, самый либеральный, самый богатый, самый большой и вообще главный город в стране – история или вершилась в Москве, или не вершилась вовсе, – превратилась в государство в государстве. Здесь действовало свое, отдельное гражданство: право жить в городе по-прежнему определялось наличием московской прописки, о которой раньше мечтали все советские люди (несмотря на то что прописка была отменена федеральным законом, а позднее и решением Конституционного суда). Здесь действовали свои, отдельные правила приватизации, которые Лужков отстоял перед Ельциным, активно критикуя реформы Гайдара и приватизацию Чубайса. Здесь, в Москве, Лужков построил централизованную систему власти с лояльным парламентом, подконтрольными силовиками, управляемыми судами, верной ему прессой и крупным бизнесом, который ориентировался лично на него. Аналитики тогда уже уверенно говорили о “клане Лужкова” как об отдельной мощной политической – и финансовой – силе. На выборах мэра города, которые прошли одновременно с президентскими, Лужков получил почти 90 процентов голосов. В Москве он был царь и бог.

“Чубайс радикал, я практик”, – говорил Лужков ³⁹. Он как раз и воплощал тот самый новый тип “крепкого хозяйственника”, который занимается не политической демагогией, а реальными делами. “Осторожный политический деятель, который все время делает вид, что он – хозяйственник, главный строитель и чистильщик Москвы. Этот его образ, совершенно прекрасный и очень нужный для России, делает Лужкова выдающимся губернатором на фоне многих других” – так отзывался о Лужкове Немцов незадолго до своего приезда в Москву