Пределы наказания - [8]

Начальников тюрьмы мы так и называем; анало­гичным образом высший административный орган этой системы мы называем «советом по делам тюрем». В Швеции соответствующий уровень носит наименова­ние «Kriminalvardstyrelsen». Слово «Vard» ассоции­руется с попечительством. В Дании наименование ру­ководителя всей системы включает слово «forsorg», используемое для обозначения тех, кто нуждается в заботе: больных, престарелых, нищих, сирот. С появле­нием социального обеспечения, получившего в значи­тельной мере медицинский характер, слово «forsorg» употребляется для обозначения руководителя систе­мы, ответственной за исполнение уголовно-правовых санкций.

Какого рода слова нам следовало бы выбирать?

Конечно, за добрыми словами стоит множество доб­рых намерений. Заключенные могут чувствовать себя лучше, если им постоянно не напоминать об их поло­жении, называя их «узниками», помещая в «камеру», переводя в «карцер», держа под «стражей» и подчиняя «начальнику тюрьмы». Возможно, при этом они ощу­щают себя менее стигматизированными. Возможно, они получат больше услуг и помощи, если учреждение именовать не тюрьмой, a forsorg. Быть может, добрые слова создают добрый мир. Но у меня возникает пред­положение, что дело не просто в доброте, а в том, что добрые слова удобнее для властей. Речь идет не о тех, кто, переживая скорбь, не дает ей проявляться. Речь идет об обществе, которому помогают руководители похоронных бюро. Как подчеркнул Дж. Горер (1965), в нашем обществе существует строгий запрет на не­сдержанность в выражении горя. Страдание должно проявляться в контролируемых формах и не очень дол­го. Предполагается, что так лучше для тех, кто ближе всего к несчастью и смерти. Это, конечно, хорошо и для посторонних.

При помощи языка и ритуала горе устраняется из общественной жизни. Но то же самое происходит с болью, причиняемой наказанием. Когда мы в качестве наказания применяли порку, отсекали различные части тела или причиняли смерть, страдание было очевидным (исключение составляли некоторые нечестивцы, кото­рые хитростью вынудили власти казнить их и тем са­мым избежали совершения самого греховного деяния, каким является самоубийство). Тяжелые цепи симво­лизировали унижение. Это была яркая картина скорби и несчастья. В наши дни некоторые тюрьмы выглядят, как современные мотели, другие похожи на школы-интернаты. Приличное питание, работа и обучение, совместное содержание мужчин и женщин в грешной Дании, супружеские визиты в Швеции — все это вы­глядит как отдых за счет налогоплательщиков.

В связи с этим такие феномены, как боль и страда­ние, близки к исчезновению. Не составляют исключе­ние и учебники по уголовному праву. Из большинства учебных текстов ясно, что наказание есть преднаме­ренное причинение зла. Но дальше этого современные учебники, как правило, не идут. По сравнению с оби­лием деталей и тонких различий, обычно присущих цм, отмечается удивительная сдержанность, как только современные авторы переходят к существу вопроса — к самому наказанию. Каким образом наказания вредят, как они воспринимаются, какие страдания и печаль влекут они за собой — все эти моменты в большинстве случаев полностью отсутствуют в текстах. Если предъ­явить пишущим по уголовному праву упрек в стериль­ном освещении основного вопроса их профессии и пред­ложить им быть несколько более конкретными в своих писаниях, то выяснится, что дело вовсе не в оплошно­сти. Слово «penal» (наказание) тесно связано с болью. Это более очевидно в английской и французской язы­ковых традициях, нежели в немецко-скандинавской, где употребляются слова «strafferett» или «straf-recht», то есть «наказательное право».

Но независимо от языковых традиций предложение о том, чтобы соответствующее законодательство назы­валось «законодательством о причинении боли», вызы­вает смятение. По крайней мере так говорит мне мой опыт. Большинству профессоров уголовного права со­всем не нравится, чтобы их называли профессорами «права причинения боли». Судьям не нравится пригова­ривать людей к боли. Они предпочитают назначать им разного рода «меры». Принимающие осужденных учре­ждения не хотят, чтобы их рассматривали как «учреж-реждения, причиняющие боль», да и сами не желают считать себя таковыми. Однако эта терминология очень точна: наказание, назначаемое и исполняемое системой уголовной юстиции, представляет собой сознательное причинение боли. Предполагается, что те, кого наказы­вают, — страдают. Если бы они, вообще говоря, не стра­дали, а получали от наказания удовольствие, нам бы следовало изменить метод. В рамках исправительных учреждений те, кого наказывают, должны получать не­что такое, что делает их несчастными, причиняет им вред.

Контроль над преступностью стал чистой, гигиени­ческой операцией. Боль и страдание исчезли со стра­ниц учебников, из названий. Но, разумеется, не из опы­та тех, кто подвергается наказанию. Объекты наказую-щего воздействия остаются такими же, как обычно: запуганными, пристыженными, несчастными. Иногда это скрыто за грубой внешностью, но, как показывают многочисленные исследования, легко обнаруживается. М. Боум подробно описывает, как «маленькие старич­ки» становятся совсем маленькими, когда сталкивают­ся с фактом, что они не могут пойти домой к маме (Уилер, 1968). Коэн и Тейлор (1972) описывают спосо­бы «психологического выживания». Такая методика не нужна, если страданий нет. Вся книга этих авторов представляет собой мрачное повествование об успехах тех, кто намеренно причиняет страдания другим лю­дям. Этому соответствует описание того, что Сайке (1959) назвал «боль тюремного заключения».