Предчувствие - [53]

По какой-то нелепой привычке, словно в глубоком, мучительном, но суматошном сне, столичные прохожие продолжат нести свои затрапезные штандарты, истрепанные, как ветошь повседневной речи. Почти как тогда, в провинциальном городке, только теперь селение разрастется до необъятных масштабов. Петр остановится перед огораживающим какую-то заброшенную стройку забором, обклеенным выцветшими обрывками плакатов. Пройдет какое-то время, прежде чем он осознает, что это ошметки предвыборной агитации. Словно наскоро состряпанные одним и тем же дизайнером или же объединенные иронией расклейщиков, эти цветастые клочки поделятся самыми сокровенными призывами и обещаниями: «Сохраним традиции», «Если не сейчас, то никогда», «Ваш голос решит все», «Построй мечту», «Время остановить ложь», «Недовольные, объединяйтесь», «Верим в любовь», «Голосуй за величие», «Родим Родину», «Свобода победит», «Служить, а не властвовать», «Я пойду на выборы», «Если не отстоим культуру, нас уже не спасти», «Учту все требования», «Заживем по-новому», «Выбери свое будущее». Удивительное, словно заранее упущенное время, суженное до торопливой череды сменяющих друг друга моментов «сейчас», не складывающихся в жизнь, напоминающих беглый взгляд на электронные часы (да, теперь уже не так часто встретишь стрелки и циферблаты). И всякое «теперь», для того чтобы быть осознанным в качестве «теперь», сперва должно будет оказаться минувшим. Петр выглянет в окно: удивительно, но прохожие станут стареть прямо на глазах, переходя улицу. И правда, в начале полосатого перехода – еще дети, в конце – старики.

Но так и быть, уделим немного внимания прежним знакомым. Извольте же узнать их, это будет не так-то просто. Стрекуло, обросший двухнедельной щетиной, измочалившийся, точь-в-точь как покоящаяся на его черепе шляпа, скажет: у меня теперь сплошные лекции, выживать как-то надо, к вечеру как труп, стихотворение бы написать, какие тут романы, даже мысли такой нет, и это даже если представить, что хоть кто-то прочтет их. (А ведь у Петра тоже будет все меньше времени. Но совсем в другом смысле, не связанном с занятостью. Как раз неуспевание покажется отчаянной нелепостью. Время начнет исчезать, превращаться в недосягаемость. И при этом ворвется в него, заполнит все. Скоро нужно будет подробнее погрузиться в эти темы.)

Вспомнив о Бориславе, давайте тогда уж вернемся к подзабытому эпизоду, связанному с принятием грязевой, с позволения сказать, ванны. Довольно скоро нам придется очистить сцену от персонажей и декораций, и потом, наверное, мы уже не сможем шутить, во всяком случае – не в этой книге. Поэтому напоследок – еще одна минутка для bon mot. Так что же случится с несчастным Мустафой Гончарски? Переменится ли его судьба? Сейчас расскажем. Судя по слухам, дошедшим через того же Стрекуло, бедолаге не придется больше глотать обитающих в лужах мотылей. Из горя лукового и он превратится в хозяина жизни. О, вы с большим трудом узнаете в нем прежнего рохлю, поскальзывавшегося на первой попавшейся банановой кожуре! Но никогда не догадаетесь, чтó станет переломным моментом его жизни, так сказать отправной точкой, первой ступенькой в новый мир.

Бог мой, держитесь крепче: вихрастое пугало сбреет бороду! Да, его коллеги изумятся не меньше вашего. Двойник Уитмена пожертвует титулом самого длиннобородого поэта ради карьеры литературного функционера. И его новый пыл будет так же неумерен, как прежнее чувство к Веронике Преоль. Блестящей карьере начнут завидовать все писаки, еще недавно презиравшие тщедушного заморыша. Поверите или нет, но после скандального инцидента с Эльдаром Максимовичем[35] именно Мустафа, а не кто иной, к удивлению многих, займет кресло главного редактора «Гуманитарной прагматики». Избавление от лицевой метлы отнюдь не станет препятствием для реализации знаменитой поговорки: новое начальничье помело заметет ох как по-новому. Первым, конечно, будет смещен Шакуршинов, он как пробка вылетит с должности замредактора, а журнал окажется в мгновение ока избавлен от пропагандируемых Евгением теоретической дребедени и стилистического винегрета. На ближайшем же совещании Гончарски, поправив узел на галстуке, заявит, что намерен вернуть изданию большие тиражи, сделав содержание журнала доступным если не для всех, то для многих, для чего придется сосредоточиться на простых, удобоваримых, вразумительных, иными словами – незатейливых текстах (страшное потрясение для разжалованного в рядовые критики Шакуршинова, жуткое испытание ненавистным стилем, но ради куска хлеба насущного горемыка стерпит этот удар[36]). Но и это еще не все! Басурманин покусится на самое святое: он объявит, что название журнала нужно сменить с «Гуманитарной прагматики» на, стыдно сказать, «Совместное чтение» (от этой мерзости лица заправских эстетов почем зря покорежит). И смена имени должна состояться не когда-нибудь, а уже к июню. Неслыханно!

– Его еще и в завкафедрой нам напрочат! – с несимпатичным прищуром подмигнет Стрекуло из-под нависших на глаза бровей. – Он такой теперь целеустремленный, заносчивый, куда там. Хоть на десяти стульях усидеть сумеет, прощелыга. Чтоб ему сдохнуть.