Предчувствие - [52]
Хватит о городском лабиринте. Или нет, еще хотя бы один коротенький абзац, сообщающий самую малость о пустынных улицах, о редких прохожих, о тенистых холодных переулках, о смятых водосточных трубах, о невысыхающих лужах, о рекламных обрывках, о бездомных кошках. Абзац, в котором каждое слово будет крениться под грузом внутренней неуверенности. Еще один короткий, нескончаемый рассказ об огромных пустырях, которые почему-то захочется назвать не безлюдными задворками, а многозначительными паузами.
А потом опять начнется дождь, вода забулькает в желобах, воздух наполнится шуршанием. Петр зачем-то убыстрит шаг – машинально, словно в каком-то опостылевшем сне, в цепкой дремоте. Столица раскроет свою главную тайну: окажется местом забвения, оврагом, в который придется беззаветно провалиться. Да, ее темнота будет важнее сияния. Вспомнить событие – все равно что уничтожить его, оно живо только в забвении. Писать роман – это тоже погружение в беспамятство, потребность потеряться в нем, хотя и с риском уничтожения несбывшихся событий. Никогда не узнать, что именно скрывается за написанными фразами, – это не легче, чем познакомиться со всеми городскими застенками. Гул, порождаемый дождем в водосточных трубах, станет идеальным аккомпанементом для растерянной, рассыпающейся прогулки. Словно и гул, и трубы, и тишина – внутри головы. Но так и будет. И с каждой падающей каплей что-то навсегда разобьется вдребезги или же, наоборот, начнет прибывать в молодом, крепком потоке; впрочем, едва ли нужно настаивать на необходимости противопоставлений. Все, на что будут способны эти антитезы, – это обманчивое успокоение. Петр подумает, что его поступки – нелепая череда ошибок, безумий, абсурдов. Кстати, не слишком ли самоуверенно именовать их поступками, делать вид, что их существование чем-то доказано? Неужели действительно найдется кто-то уверенный в том, что сумеет отличить достижения от фиаско? А будет ли непризнание поступком? Сколько ненужных, тяготящих вопросов. Лучше всего спрятаться от них в дожде.
И все-таки неповторимое, ни с чем не сравнимое чувство: так долго считать письмо предельно важным и при этом месяцами ничего не писать, блуждать в каком-то оцепенении, словно сор, швыряемый ветром (теперь истертое сравнение не покажется таким уж неподходящим). Освобождать все время для литературы – и вот, начав роман, испытывать все больше подозрений к собственному замыслу, написать сотню страниц, чтобы осознать, что он никуда не годен, что все это, за исключением нескольких проблесков вдохновения, – неловкое дилетантство, пустые наброски, вымученные образы, бессилие, вереница фиаско, зарегистрированный позор. Все некогда важное, все решающее вдруг покажется никчемным. Нужно написать как-то по-другому. Нужно написать что-то совсем другое. И опять неясно, что именно. Для начала надо, как всегда, разрушить уже построенное, отказаться от накопленных убеждений. И если что-то и способно немного оправдать эти заполненные тихими криками страницы, то лишь бесконечное чувство стыда. Но почему даже стыд не даст возможности остановить письмо? Кому он все-таки собирается его отправить? Вдруг он перепутает адресата, вложит послание не в тот конверт? Что, если письмо никто не прочтет? Это важно? Сколько можно играть с этим словом?
Но при этом видеть роман так, словно он уже записан, как ноты, ждущие не столь негодного исполнителя. Этот уровень книги, ее импульс всегда будет ценнее любого осуществления. Да, зыбкий набросок останется главным, единственным ее основанием. Извечная двусмысленность литературы, из-за которой каждый пустозвон, неспособный закончить даже короткого рассказа, будет нести опостылевший вздор, прикрываясь пересказом мысли о незавершенности. А каждый сталкивающийся с этой мыслью будет сомневаться, не шарлатан ли он сам. В какой момент его мысли должны превратиться в отброс окололитературной болтовни?
И вот еще несколько новых слабых слов – неумелых, корявых, но удивительно крепких в своей несгибаемой жалкости. Слов, которые так и останутся пеной на ладонях, или даже не пеной, а какими-то ее клочками – опенками (простите Петру эту попытку неологизма, которому тут же поставит подножку неуместная омонимия и извечное невнимание к литере «ё»), засохшими крошками, которые вот-вот стряхнут со скатерти. Зачем-то продолжать бесконечно переписывать текст, который почти никто не прочтет. Опять же – если прочтут многие, этого тоже будет мало. Сам он еще будет что-то читать, но уже не сможет сказать, чтó обозначат для него все эти выпадающие из шкафов книги. Как будто ничего из прочитанного толком не отложится, не сумеет задержаться в его памяти, соскользнет в темноту. Перечитывание одних и тех же текстов покажется намного более важным, чем поиск новых.
В другой раз я расскажу вам другую историю. Люди добрые, вы увидите, до чего же все они похожи.
И все же останутся какие-то знакомые, которые как-то будут связаны с ним. Он уже начнет забывать их фамилии. Беллетристы, работающие шоферами и медсестрами, обросшие жирком поэты, известность которых так никогда и не выйдет за пределы подвалов их обитания. Непрерывный смех давно перестанет воодушевлять даже их самих (впрочем, иных пажей и не появится). Склочные сектанты, безо всякой усталости выцарапывающие из памяти клочки собственного прошлого: «Вспомни, как мы тогда…», «Ох, не говори!», «Подумать только, в каком же году это…», «Никогда не забуду ее выпада на том вечере…». Болтливые вруны, продолжающие подбирать рамки к собственным портретам. Судьбы, которым уже не удастся придать даже видимость завершенности. События, которые всегда будут только намереваться сбыться. Происшествия, о которых уже не пойдет речь. Опять эта двусмысленность? Но нет, пора уже покончить с тем, чему незачем начинаться. Вдруг станет очевидно: внезапные красноватые залысины неотделимы от прежнего лохматого бунтарства, это неотъемлемая, не сразу проступившая принадлежность их прошлого, неуловимые приметы непроходимой пошлости внутри бросавшегося тогда в глаза таланта. Но почему теперь можно будет уверенно назвать филистерство одержавшим верх? Почему нельзя будет вернуться назад и если не отменить, то хотя бы зафиксировать момент, после которого все пойдет не так? Отчего не удастся даже задним числом осознать тот миг?
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«Прелюдия. Homo innatus» — второй роман Анатолия Рясова.Мрачно-абсурдная эстетика, пересекающаяся с художественным пространством театральных и концертных выступлений «Кафтана смеха». Сквозь внешние мрак и безысходность пробивается образ традиционного алхимического преображения личности…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая монография представляет собой биографическое исследование двух древних родов Ярославской области – Добронравиных и Головщиковых, породнившихся в 1898 году. Старая семейная фотография начала ХХ века, бережно хранимая потомками, вызвала у автора неподдельный интерес и желание узнать о жизненном пути изображённых на ней людей. Летопись удивительных, а иногда и трагических судеб разворачивается на фоне исторических событий Ярославского края на протяжении трёх столетий. В книгу вошли многочисленные архивные и печатные материалы, воспоминания родственников, фотографии, а также родословные схемы.
В основе первого романа лежит неожиданный вопрос: что же это за мир, где могильщик кончает с собой? Читатель следует за молодым рассказчиком, который хранит страшную тайну португальских колониальных войн в Африке. Молодой человек живет в португальской глубинке, такой же как везде, но теперь он может общаться с остальным миром через интернет. И он отправляется в очень личное, жестокое и комическое путешествие по невероятной с точки зрения статистики и психологии загадке Европы: уровню самоубийств в крупнейшем южном регионе Португалии, Алентежу.
«Привет, офисный планктон!» – ироничная и очень жизненная повесть о рабочих буднях сотрудников юридического отдела Корпорации «Делай то, что не делают другие!». Взаимоотношения коллег, ежедневные служебные проблемы и их решение любыми способами, смешные ситуации, невероятные совпадения, а также злоупотребление властью и закулисные интриги, – вот то, что происходит каждый день в офисных стенах, и куда автор приглашает вас заглянуть и почувствовать себя офисным клерком, проводящим большую часть жизни на работе.
Уволившись с приевшейся работы, Тамбудзай поселилась в хостеле для молодежи, и перспективы, открывшиеся перед ней, крайне туманны. Она упорно пытается выстроить свою жизнь, однако за каждым следующим поворотом ее поджидают все новые неудачи и унижения. Что станется, когда суровая реальность возобладает над тем будущим, к которому она стремилась? Это роман о том, что бывает, когда все надежды терпят крах. Сквозь жизнь и стремления одной девушки Цици Дангарембга демонстрирует судьбу целой нации. Острая и пронзительная, эта книга об обществе, будущем и настоящих ударах судьбы. Роман, история которого началась еще в 1988 году, когда вышла первая часть этой условной трилогии, в 2020 году попал в шорт-лист Букеровской премии не просто так.
Люси Даймонд – автор бестселлеров Sunday Times. «Кое-что по секрету» – история о семейных тайнах, скандалах, любви и преданности. Секреты вскрываются один за другим, поэтому семье Мортимеров придется принять ряд непростых решений. Это лето навсегда изменит их жизнь. Семейная история, которая заставит вас смеяться, негодовать, сочувствовать героям. Фрэнки Карлайл едет в Йоркшир, чтобы познакомиться со своим биологическим отцом. Девушка и не подозревала, что выбрала для этого самый неудачный день – пятидесятилетний юбилей его свадьбы.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.