Предчувствие - [48]
Эпизод четырнадцатый,
который предоставит все шансы захлебнуться в океане литературной жизни
Нетрудно распознать удивительную ходульность в том, что, тасуя персонажей, мы готовы посвятить каждому из них не более одной главы, а чаще и того меньше. Пожалуй, надо бы как-то обосновать этот курьез, но как? Допустим, что именно таково сердцебиение второй части, робко предложим связать его с ритмом столичной жизни (что ж, хоть какое-то объяснение). К тому же теперь, когда самое время завершать ее, решительно поздно все переменять, того и гляди выйдет еще менее убедительно. Так что лучше не станем обещать, что нам в принципе удастся начать этот роман. Возможно, мы ограничимся лишь развернутым вступлением. Почему бы и нет? Это тоже немало. И все же признаемся: да, это странно, что мы намерены уделять внимание самым незначительным деталям, но при этом, словно подгоняемые в спину ветром, не способны сбавить свой галоп. Что же из этого получится? Странное собрание частностей, записанных застрявшим в первой части книги пассажиром, пытающимся различить пейзажи за окном несущегося невесть куда поезда? Или все же что-то другое? Какой срезающий, безжалостный вопрос! Да разве сможем мы ответить? Отделаемся еще одной отговоркой про столичную суету (вдруг при повторении она обретет убедительность?). Но посудите сами: если событий сначала нет совсем, а потом сразу слишком много, иначе, наверное, и быть не сможет. Прибавьте сюда еще нашу несносную манеру постоянно забегать вперед – тут ведь даже если не суетиться, а всего-навсего заползáть, так ведь все равно придется волей-неволей опережать время.
Кстати говоря, с такой же вот неслыханной, прямо-таки вопиющей поспешностью в Столицу нагрянет первоснежье. Некто даже во весь голос возмутится, попытается опротестовать незаконное вторжение, но его рот тут же заткнут густыми белыми хлопьями – словно невидимый страж холода, улучив момент, метко бросит снежок. От поскользнувшегося бунтаря останется только смехотворный, набитый снегом рот. Какое унизительное, какое банальное фиаско! Какая карикатура на бунт! Что ж, почему бы не начать этот эпизод со столь нелепого происшествия? Впрочем, не станем впадать в преувеличения, курьезная сценка не вызовет особенного резонанса. Разве тут разберешь? Вдруг все наоборот, и это лишь прихоть вконец истосковавшегося по морозу гражданина, решившего встретить зиму белоснежным причащением? А негодование – так в такой вьюге и ослышаться недолго, приняв эйфорию за гнев. Прохожие поднимут непомерно высокие воротники, надвинут на лбы меховые шапки и предпочтут побыстрее ретироваться, не вступать в пустые дискуссии с бесноватым. Между тем земля съежится от холода под завыванием поземицы и треском морозных гирлянд, превратившись в гигантский искрящийся торос. Колючие, какие-то слишком уж злые снежинки будут впиваться в кожу, как крохотные некрасивые стеклышки. Те, кто еще недавно щеголял в коротких, почти летних курточках и изящных шляпках, с неслыханной проворностью откажутся от прежних принципов, упрятавшись в несуразные шубы, шарфы и даже ушанки. Серый иней обтянет кроны озябших деревьев.
Так вот, то ли все дело будет в этих снежных замахах и непомерных сугробах, в которые не захочется лишний раз проваливаться ради посещения очередного литературного собрания, то ли и вправду прежде будоражившие новости превратятся в скучный поток монотонных сплетен, не порождающих ничего, кроме чувства всеохватного безразличия. Особенное уныние вызовет непреходящая уверенность большинства признанных и почти признанных писателей в том, что они заняты чем-то важным и плодотворным, общественно необходимым. По-прежнему что-то непрестанно будет происходить, никто, правда, не сможет сказать, чтó именно, но само это мельтешение многократно подчеркнет значимость случающегося. Снова та же самая, знакомая со школы обязанность быть вписанным в энциклопедию. Даже перечеркивание так называемого старого здесь окажется еще одной попыткой занять место на пьедестале, скоплением новых свалок, новых клише, новых эпигонов. Революционеры будут подражать революционерам точно так же, как аристократы – аристократам. Нет, если и нужно от чего избавить литературу, так это от пагубного стремления быть полезной для чего бы то ни будет.
Начало зимы ознаменует наступление декабря, и все вокруг как по команде примутся составлять гордые списки выполненных дел. Итоги года: Петру так и не удастся понять, что это такое, да и откуда взяться самой потребности делить время на отрезки большей и меньшей значимости? Вдруг именно в состоянии безразличия ко всему (в том числе, конечно, и к грядущему, хотя эту разновидность апатии еще придется прояснить) только и получится приблизиться к пониманию времени? И Петру еще больше, чем раньше, захочется заниматься чем-то заведомо бессмысленным, абсолютно ненужным, полнейшим вздором. К примеру, крупной прозой, почти лишенной сюжета, а потому и читателя. Куда-то исчезнет и потребность наверстывать утраченные знания, а образование и эрудиция предстанут чередой перевранных ссылок на потерянные источники. И еще вдруг прояснится нечто, объединяющее все стили и жанры: их прилепленность к прошлому. Вот он – главный, непревзойденный признак письма, его извечный стереотип, его негласный закон. Да, литература никак не научится не пятиться, она все еще не способна прекратить по-стариковски перебирать свои ветхие пожитки. Вторить или перечить прошлому – какая разница? Не только о настоящем, но и о будущем здесь принято будет писать как о чем-то давно состоявшемся, заранее превращенном в подвид былого, подверстанным к отсырелой летописи, так и не понятой как жалкий обрывок предстоящего. Но если настоящее нехотя допустят в прихожую большой литературы, то грядущего здесь по-прежнему будут страшиться. Он станет смотреть на снежинки, тающие на ладони, – на исчезающие сеточки льда, на крохотные капли.
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«Прелюдия. Homo innatus» — второй роман Анатолия Рясова.Мрачно-абсурдная эстетика, пересекающаяся с художественным пространством театральных и концертных выступлений «Кафтана смеха». Сквозь внешние мрак и безысходность пробивается образ традиционного алхимического преображения личности…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это не книжка – записи из личного дневника. Точнее только те, у которых стоит пометка «Рим». То есть они написаны в Риме и чаще всего они о Риме. На протяжении лет эти заметки о погоде, бытовые сценки, цитаты из трудов, с которыми я провожу время, были доступны только моим друзьям онлайн. Но благодаря их вниманию, увидела свет книга «Моя Италия». Так я решила издать и эти тексты: быть может, кому-то покажется занятным побывать «за кулисами» бестселлера.
Роман «Post Scriptum», это два параллельно идущих повествования. Французский телеоператор Вивьен Остфаллер, потерявший вкус к жизни из-за смерти жены, по заданию редакции, отправляется в Москву, 19 августа 1991 года, чтобы снять события, происходящие в Советском Союзе. Русский промышленник, Антон Андреевич Смыковский, осенью 1900 года, начинает свой долгий путь от успешного основателя завода фарфора, до сумасшедшего в лечебнице для бездомных. Теряя семью, лучшего друга, нажитое состояние и даже собственное имя. Что может их объединять? И какую тайну откроют читатели вместе с Вивьеном на последних страницах романа. Роман написан в соавторстве французского и русского писателей, Марианны Рябман и Жоффруа Вирио.
Об Алексее Константиновиче Толстом написано немало. И если современные ему критики были довольно скупы, то позже историки писали о нем много и интересно. В этот фонд небольшая книга Натальи Колосовой вносит свой вклад. Книгу можно назвать научно-популярной не только потому, что она популярно излагает уже добытые готовые научные истины, но и потому, что сама такие истины открывает, рассматривает мировоззренческие основы, на которых вырастает творчество писателя. И еще одно: книга вводит в широкий научный оборот новые сведения.
«Кто лучше знает тебя: приложение в смартфоне или ты сама?» Анна так сильно сомневается в себе, а заодно и в своем бойфренде — хотя тот уже решился сделать ей предложение! — что предпочитает переложить ответственность за свою жизнь на электронную сваху «Кисмет», обещающую подбор идеальной пары. И с этого момента все идет наперекосяк…
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
В романе автор изобразил начало нового века с его сплетением событий, смыслов, мировоззрений и с утверждением новых порядков, противных человеческой натуре. Всесильный и переменчивый океан становится частью судеб людей и олицетворяет беспощадную и в то же время живительную стихию, перед которой рассыпаются амбиции человечества, словно песчаные замки, – стихию, которая служит напоминанием о подлинной природе вещей и происхождении человека. Древние легенды непокорных племен оживают на страницах книги, и мы видим, куда ведет путь сопротивления, а куда – всеобщий страх. Вне зависимости от того, в какой стране находятся герои, каждый из них должен сделать свой собственный выбор в условиях, когда реальность искажена, а истина сокрыта, – но при этом везде они встречают людей сильных духом и готовых прийти на помощь в час нужды. Главный герой, врач и вечный искатель, дерзает побороть неизлечимую болезнь – во имя любви.