Предатели - [22]

Я все-таки нахожу силы спихнуть его с себя, выбираюсь из кровати и заворачиваюсь в одеяло, как делала еще в детстве, когда очень сильно чего-то боялась. Отхожу к окну, прикусываю губу до крови, чтобы боль немного протрезвила мысли.

Я могла бы сказать, что пришла к этому выводу путем очень сложных умозаключений, но по проторенной дорожке намеков Рэйном, добраться до единственного логичного ответа совсем не сложно.

Мой ребенок будет крахом всех их надежд.

Ему просто не дадут появится на свет.

А если это все-таки случиться — его жизнь каждый день и каждый час будет в опасности.

Как и моя.

Потому что одно дело — передать все в руки законного наследника, а совсем другое, например, отписать все благотворительному фонду. Тут можно попытаться доказать ну как минимум отцовскую невменяемость. И если даже я за месяц брака видела много примеров его «неадекватности», то у бывших жен и детей наверняка есть чем апеллировать.

— На твоем месте, Красотка, я бы перестал быть таким беспечным.

Рэйн тоже выбирается из кровати, но не для того, чтобы снова донимать меня, а чтобы быстро одеться. Натягивает рваные джинсы прямо на голое тело. И куртку так же. У него как будто вообще нет никакой другой одежды.

— Рэйн… — Я останавливаю его, когда в оконном отражении замечаю, как он берется за ручку двери. — Спасибо.

Я даже не волнуюсь, каким образом Рэйн выйдет из дома незамеченным — очевидно тем же, которым и попал внутрь. Он тут просто какой-то Призрак замка из детского мультфильма: появляется, где хочет, ходит, где вздумается, но пугает только меня.

Мне нужна холодная голова, чтобы переварить все услышанное.

Это нужно как-то сложить и подвести к общему знаменателю.

А с математикой у меня со школы всегда была беда. Это Света запросто подбивала в уме пятизначные числа, а меня хватало на языки и литературу. Так что, убедившись, что за дверь никого нет, я закрываюсь изнутри на защелку, достаю из сумки блокнот и ручку, и начинаю выписывать все, чем теперь владею: про Яна, Лизу и бывших Островского.

На свадьбе Лиза сделала все, чтобы убедить меня, будто наследство отца у нее в кармане. И если бы не Рэйн, я бы даже не подумала, что это был блеф — выглядела она очень убедительной.

Яну ничего не достанется, потому что его мать — изменщица.

Это она крутила роман с братом Марата — теперь я знаю.

Пеня передергивает от осознания, что этот челок из-за ревности мог подстроить смерть собственного брата.

Подумав об этом, опасливо оглядываюсь — не услышал ли кто-то мои мысли?

И ругаю себя за трусость.

Самое главное, что теперь нужно уяснить — мне не выжить здесь, если я и дальше буду тихой, милой и пушистой. Нужно становиться хитрее. Хотя бы попытаться быть на шаг впереди.

Если у Островского проблема с «холостыми выстрелами», возможно, не стоит бояться сказать ему о своих проб…

Я запинаюсь, вдруг подумав о том, что если сложить одно и другое, то для Островского очень кстати моя врожденная патология. Ведь тогда ему не нужно признаваться в своих проблемах — о которых он, очевидно, даже не собирался мне говорить — а достаточно сделать виноватой меня. И в случае с ЭКО я бы никогда ни о чем не узнала.

Прячу блокнот под подушку, укладываюсь и накидываю одеяло на голову.

Закрываю глаза.

Нужно сосредоточиться.

Придумать, как выжить.

И переиграть их всех.

Потому что если я не постою сама за себя — меня просто раскатают, сотрут с лица земли, как случайный карандашный штрих.

А я, в свои двадцать шесть, еще и не жила. Не видела в жизни ни одной радости. Делала только то, что приказывали другие: мать, сестра, и даже отец. И вот теперь — Островский.

Островский, с его огромными деньгами.

И ребенком, которого я могу родить, который все это унаследует.

Нужно только подумать: очень-очень сильно и взвешенно оценить все риски.

И, наконец, стать той пешкой, которая может выйти в дамки.

Точнее, должна, или ее просто сбросят с доски.

Глава 17: Анфиса

На следующее утро я говорю, что мне нужно снова в больницу — закончить с процедурами.

Водитель со мной, поэтому даже у Агаты не хватает наглости совать свой длинный нос в мои дела.

К доктору захожу подготовленная.

Надеюсь, что подготовленная.

Он почему-то очень удивляется, когда видит меня: спокойную и даже с улыбкой. Наверное, был уверен, что после озвученного диагноза и тяжелого разговора с мужем, я прибегу вся в слезах и буду умолять сделать со мной что угодно, лишь бы муж был мною доволен.

— Анфиса Алексеевна? — Доктор зачем-то смотрит на часы. — Я… Мы разве договаривались на сегодня? Или вы уже… поговорили с мужем?

Я спокойно усаживаюсь в кресло, и даже закладываю ногу на ногу.

В каком-то фильме видела это, и сейчас пригодилось повторить в точности. По крайней мере, если я не могу быть абсолютно спокойной внутренне, у меня неплохо получается имитировать сильную и готовую на все ради защиты своих интересов, молодую женщину.

— Мне кажется, нам нужно кое о чем поговорить, доктор.

Он не выдерживает мой прямой взгляд в глаза.

Обреченно садится за стол напротив.

Еще одна запуганная и затравленная жертва моего мужа.

Значит, у меня все получится.

— Анфиса Алексеевна, я хочу…

— Нет, дорогой доктор, — перебиваю его сразу и четко. — Теперь мы буем говорить о том, чего хочу я. Или мой муж узнает, что вы рассказали мне о его проблемах. И в случае чего, раз уж от меня, как от негодного товара, все равно избавятся, я могу рассказать это его бывшей жене, например. И по доброте душевной, а так же из личной глубокой неприязни к мудакам, которые используют женщину как инструмент и инкубатор. Возможно, вы слышали о репродуктивном насилии? У меня была целая ночь, чтобы почитать много интересного. И я с радостью расскажу об одном из таких насильников всем известным организациям, которые борются за права женщин и выступают против домашнего насилия. У Островского очень много денег. Он может заткнуть рты полиции, может подкупить судей и прокуроров. Может даже купит врача, чтобы тот рассказал его жене сказочку о ее врожденном бесплодии. Но вряд ли у него хватит связей, чтобы закрыть рот феминисткам. И вряд Островский обрадуется, когда западные инвесторы откажутся иметь дела с человеком, который запятнал себя насилием. Это здесь можно творить, что угодно, но чтобы вести дела за пределами нашей Родины, нужно иметь кристально чистую репутацию.