Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ - [79]

Онъ отошелъ отъ огня, передъ которымъ стоялъ, и легъ на постель.

– Спитъ? – спросилъ Хабджій немного спустя, входя снова въ юрту.

Но Костя не спалъ; онъ внимательно наблюдалъ за якутомъ и, когда, по его мнѣнію, тотъ долженъ былъ уже уѣхать, Костя всталъ и вышелъ изъ юрты.

Въ дверяхъ онъ столкнулся съ возвращавшейся Керемесъ. Она дала ему дорогу, прижавшись къ стѣнѣ. Дождь пересталъ падать, однако было пасмурно и холодно.

Удостовѣрившись въ томъ, что Хабджія и его лошади уже дѣйствительно не было, Костя возвратился въ юрту.

Упача разсказывала о какомъ-то тунгусѣ, а рядомъ съ ней сидѣла смущенная Керемесъ. Костя стоялъ нѣкоторое время передъ огнемъ и угрюмо смотрѣлъ на нее изподлобья, подавляя сильное волненіе, которое имъ овладѣло.

– Я голоденъ! Хозяйка, принеси поѣсть – казалъ онъ наконецъ, отвернувшись.

Пораженная его измѣнившимся голосомъ, Керемесъ не двигалась съ мѣста.

– Слышишь ты? Я ѣсть хочу! Масла давай – крикнулъ онъ, топнувъ ногой.

Якутка взяла деревянную чашку и вышла; немного спустя за ней послѣдовалъ Костя. Женщина угадала его присутствіе по тѣни, которая скользнула надъ отверстіемъ погреба, и долго не рѣшалась выйти. Костя ждалъ угрюмый, бѣшеный. Наконецъ, она вышла, держа въ рукахъ полную чашку масла и дрожа, не смѣя взглянуть въ лицо хайлаку, сѣла у входа въ погребъ. Хайлакъ ждалъ, смотря, какъ она медленно укладывала куски коры на дверяхъ, но, когда она, поднявшись, хотѣла незамѣтно проскользнуть мимо него, онъ схватилъ ее за плечи и старался опрокинуть на землю.

Солнце неожиданно выглянуло изъ-за тучъ и освѣтило окрестности. Обширный окружающій домъ, лугъ, лежащее вблизи озеро, зеленая тайга, съ виднѣющимися кое-гдѣ тропинками, заблестѣли внезапно среди, разсѣявшагося тумана, ясные, нагіе, открытые… Объятая стыдомъ женщина оттолкнула Костю и побѣжала домой.

– Каждый годъ приходилъ тунгузъ и сватался за дочь, каждый годъ онъ давалъ на тысячу оленей больше, но якутъ отказывалъ. Не къ низшимъ, а къ высшимъ намъ нужно итти, – говорилъ онъ: – хочь отдамъ я не тебѣ, а якуту или „нучѣ“. И вотъ бродилъ охотникъ со своими безчисленными стадами по сосѣднимъ горамъ, – говорила своимъ монотоннымъ голосомъ Упача.

Костя вбѣжалъ въ юрту і подошелъ прямо къ запыхавшейся Керемесъ, сидѣвшей рядомъ съ нищей.

– Напрасно это! – онъ толкнулъ ее, повалилъ на спину и рукой зажалъ ей ротъ, чтобы она не могла кричать…

– Когда олени съѣли всю пищу въ тайгѣ, выпили всю воду изъ ручьевъ… – бормотала слѣпая – тогда исчезъ и тунгузъ, а вмѣстѣ съ нимъ исчезла и якутская дѣвушка въ бурную осеннюю ночь, когда вышла посмотрѣть, на кого залаяли собаки…

Упача замолчала, съ удивленіемъ прислушиваясь къ плачу своей молодой хозяйки.

– Тебѣ жалко ее?

Плачущая не отвѣчала.

Въ ту же ночь она во всемъ призналась мужу.

Хабджій пришелъ въ бѣшенство. Онъ ревѣлъ, толкалъ ногами и безжалостно билъ свою жену, которая только просила, чтобы былъ тише, а то могутъ услышать… а сама до криви кусала себѣ губы, чтобы удержать рыданіе. Наконецъ, дикарь спохватился и, схватившись за голову, какъ ребенокъ, упалъ съ плачемъ на грудь побитой.

Съ этого дня онъ не отходилъ отъ нея ни на минуту, ни на одно мгновеніе. Онъ, какъ тѣнь, ходилъ повсюду за нею, слѣдя за всякимъ ея движеніемъ, за всякимъ взглядомъ и нервно, болѣзненно дрожалъ, когда къ ней нечаянно приближался Костя. Онъ постоянно старался очутиться между нимъ и ею и, несмотря на это, чувствовалъ постоянное безпокойство; его трясло, какъ въ лихорадкѣ. Запущенное хозяйство приходило въ совершенный упадокъ. Сосѣди собрались косить, уже косили, а онъ все сидѣлъ у очага, стругая что-нибудь или безсмысленно смотря въ огонь.

Слабый, больной, апатичный, онъ только считалъ дни мѣсяца; онъ считалъ бы минуты, если бы ему было извѣстно подобное дѣленіе времени.

– Еще шесть дней! Какъ это безконечно много! Какъ безконечно много!

А когда онъ думалъ о будущемъ и видѣлъ въ перспективѣ цѣлый рядъ подобныхъ гостей, то у него все валилось изъ рукъ, а въ головѣ поднимался рой ужасныхъ мыслей. Но онъ все таки молчалъ.

Молчала и Керемесъ, говорила только одна Упача, но уже что-то очень непонятное.

– Тьфу! Чортъ возьми! Не съ кѣмъ и слова молвить!.. – кричалъ Костя и пытался свистѣть или пѣть, но черезъ минуту замолкалъ, подавленный окружающей его атмосферой ненависти, презрѣнія и страха. Даже Упача переставала бормотать, когда онъ приближался къ ней.

– Ну, ну! Чего надулся, – говаривалъ онъ въ минуту хорошаго настроенія, похлопывая якута по плечу – Не бойся, вѣдь я тебя не съѣмъ.

Но, видя вокругъ себя одни недовѣрчивые и мстительные взгляды, онъ самъ терялъ хорошее расположеніе духа. Тогда онъ радовался разоренію Хабджія, его горю, страху и страданіямъ Керемесъ: онъ сдѣлался крайне требовательнымъ относительно пищи, такъ что якутъ принужденъ былъ, наконецъ, зарѣзать для него корову, потому что въ его сѣти и капканы дичь уже не попадала.

А между тѣмъ на дворѣ сіяло солнце, разносился запахъ лѣсовъ, волновались озера, потухала и загоралась въ одномъ заревѣ соединенная заря разсвѣта и заката. Но для нихъ все было сумрачно и ненастно. Они сидѣли въ душной и темной юртѣ, слѣдя другъ за другомъ и другъ друга раздражая.