Предѣлъ Скорби. Китайскіе Разсказы. Хайлакъ - [78]

Хабджій любилъ ее сильнѣе прежняго, хотя чувствовалъ, что происходило что-то, очень его безпокоившее.

Застать ее одну Костѣ удавалось все рѣже и рѣже.

– Дура!.. Отчего не любишь… хочешь денегъ? На! Куплю тебѣ перстней, платокъ куплю… табаку дамъ!.. Обними, поцѣлуй! – говорилъ онъ страстно, когда, наконецъ, послѣ многихъ уловокъ и нѣсколькихъ часовъ ожиданія ему удавалось поймать ее гдѣ-нибудь. – Отчего не любишь?.. Чего боишься?.. – шепталъ онъ, покрывая поцѣлуями ея уста, ея глаза, влажные отъ вечерней росы, а можетъ быть, и отъ слезъ.

Но она, хоть и не защищалась, однако, никогда не отвѣчала на его ласки, никогда не приходила въ назначенное мѣсто, никогда не отвѣчала на его вопросы. Напрасно онъ ее ласкалъ и спрашивалъ, и удерживалъ, и приходилъ въ бѣшенство, и бранился, и угрожалъ, – какъ только его объятія ослабѣвали, она вырывалась и быстро убѣгала.

Однажды онъ упрашивалъ такъ долго и такъ настойчиво, что она, со страхомъ смотря на небо, обѣщала прійти. Костя, счастливый и увѣренный въ томъ, что она придетъ, ждалъ. Въ отдаленіи послышались шаги, сердце его сильно забилось, но изъ кустарниковъ вдругъ вышелъ Хабджій и спросилъ многозначительно, не видалъ ли онъ, куда ушли коровы.

Онъ уже давно подозрѣвалъ, что хайлакъ, недовольный подаваемыми ему кушаньями, потихоньку подаивалъ коровъ. Молчаніе Керемесъ, когда онъ подѣлился съ ней этой мыслью, подтвердило ему это.

– Еще можешь какъ-нибудь встрѣтиться съ нимъ въ лѣсу, – говорилъ онъ женѣ, – это злой человѣкъ! – и сталъ самъ ходить каждый вечеръ за стадомъ.

Но едва якутъ уходилъ изъ дому, въ юртѣ появлялся Костя. Сначала Керемесъ удавалось скрыться нѣсколько разъ передъ нимъ и возвратиться домой вмѣстѣ съ Хабджіемъ. Но убѣжищъ было слишкомъ мало, а хайлакъ былъ слишкомъ хитеръ. Вслѣдствіе этого, она блѣднѣла и худѣла съ каждымъ днемъ, а ея глаза свѣтились горячечнымъ блескомъ. Громадное, волосатое тѣло Кости внушало ей отвращеніе, а воспоминаніе его ласкъ, дышавшихъ настоящимъ тюремнымъ развратомъ и испорченностью большихъ городовъ, обливало ея лицо горячимъ румянцемъ стыда.

– Ты, должно быть, больна! – говорилъ Хабджій, видя, какъ она была разсѣянна, какъ дрожали ея руки, когда она наливала чай въ стоящую передъ нимъ чашку.

– Да нѣтъ же!..

Въ эту минуту въ юрту вошелъ Костя.

– Гдѣ ты, нуча, сидишь такъ долго вечеромъ – замѣтилъ съ раздраженіемъ якутъ – въ лѣсу, вѣдь, холодно.

– А тебѣ какое дѣло? – отрѣзалъ Костя, опускаясь на скамейку, на которой онъ еще недавно ласкалъ Керемесъ.

– Постарайся достать кого-нибудь въ домъ я не хочу оставаться одна… – сказала, наконецъ, однажды Керемесъ, прижимаясь къ мужу.

– Такъ, значитъ?.. Гдѣ же ты его встрѣтила? Несчастье! – крикнулъ Хабджій голосомъ, въ которомъ звучало сдержанное бѣшенство и слышались слезы. Онъ приподнялся на постели и, грубо отталкивая протянутыя къ нему голыя руки жены, кричалъ:

– Говори, говори, собака!

– Да нѣтъ же!.. нѣтъ!.. только я боюсь. Прямо такъ! боюсь! – шептала якутка, подавляя рыданія и закрывая рукой мужу ротъ.

––––

На слѣдующій день подъ вечеръ въ юртѣ Хабджія появился новый жилецъ – слѣпая Упача. Она умѣла только мять кожи да разсказывать длинныя, хотя и правдивыя, однако, никѣмъ не слушаемыя исторіи.

Болѣе никто не соглашался жить въ томъ домѣ, гдѣ пребывалъ „хайлакъ“. Впрочемъ, одинъ молодой парень – „Петюръ“ – самъ напрашивался, но его Хабджій не хотѣлъ брать.

Упачу напоили, накормили и устроили ей мѣсто на одной изъ стоящихъ вдоль стѣнъ лавокъ; на слѣдующій день утромъ она уже сидѣла съ кожей въ рукахъ и, не обращая вниманія на разговоры жильцовъ юрты, ни на ихъ отсутствіе, продолжала свой нескончаемый разсказъ. Впрочемъ, у нея теперь почти всегда бывали слушатели, такъ какъ Керемесъ, принеся изъ клѣти отложенную на зиму работу, какія-то кобыльи и оленьи кожи, засѣла около Упачи и отлучалась только на очень непродолжительное время, чтобы выдоить коровъ или приготовить ужинъ.

Костя тоже не ходилъ въ лѣсъ. Молчаливый и злой, по цѣлымъ днямъ валялся онъ на лавкѣ.

Наконецъ самъ хозяинъ, бросивъ работу, заглядывалъ иногда въ юрту. Одна только Керемесъ развлекала и побуждала старую нищенку къ разсказамъ своими частыми, веселыми восклицаніями, выражавшими то живой интересъ, то другія – соотвѣтствующія разсказу, чувства. Всѣ остальные молчали.

Случился дождливый, пасмурный день. Костя всталъ въ необыкновенно сердитомъ и угрюмомъ настроеніи.

За завтракомъ онъ поссорился съ хозяиномъ изъ-за пищи и, хотя потомъ немного смягчился и даже простилъ якута, однако, его сумрачное лицо заставляло догадываться, что онъ еще на что-то сердится.

– А что, не пойдешь къ князю? – спросилъ его якутъ, какъ можно привѣтливѣе, снимая съ колышка уздечку.

– Нѣтъ! А что?

– Да вотъ я ѣду! Сегодня праздникъ, такъ навѣрное удастся застать его дома. Князь любитъ гостей, онъ принялъ бы тебя, какъ слѣдуетъ… Кромѣ того, тамъ сегодня сходка, и ты бы могъ… – прибавилъ якутъ, робко поднимая на него глаза.

– Нѣтъ!.. – рѣзко прервалъ Костя. По лицу якута промелькнула тѣнь.

– Я боленъ… жалко, что не могу ѣхать. У меня голова болитъ, а отъ ѣзды еще больше разболится – прибавилъ немного ласковѣе хайлакъ.