Праздный дневник - [14]

С такой спокойной доброю отвагой,

С какой вчера держался на суде.

Собаки, люди, жажду утоля,

Расселись на развалинах по кругу.

Он встал, спиною обращенный к югу,

Чтоб солнце в спину и в лицо – земля.

И так сказал в умолкнувший партер:

«Я к вам пришел, ведомый беспокойством.

Вы сыты, как и я, масштабом, и геройством,

И вечною подачкой полумер.

Лишь нищий духом, мыслью и мошной

Поймет меня и в равенстве успеет.

Иной другой дышать и жить не смеет,

Все началось с войны и кончится войной.

Всех, кто не с нами, вырежем до дна

И выровняем судьбы перед Богом.

Пусть каждый будет раб в значенье строгом

Теперь, во все и присно времена».

И повернулся к солнцу не спеша.

Собаки, люди тронулись по следу.

И, ты подумай, одержал победу,

И нищей стала плоть, и нищею – душа.

И только тот, с насмешливым бельмом,

Смотрел на сброд с развалин храма,

Как шел пророк, стреле подобен, прямо,

Одним добром и верою ведом.

14 июня 1977

* * *

День прожив, возвращаться к итогу —

Все равно, что вернуться туда,

Где молились горячему Богу

Ныне мертвые города.

И бренчать милосердия сдачей —

Все равно, что забыть о труде,

И возиться с задрипанной дачей,

Полусползшей к весенней воде.

Все же пусто в кармане вчерашнем,

Даже если он плотно набит,

Что сказать позапрошлым домашним

Мне на их укоризненный вид?

Что наступит – еще непонятно,

А наступит, приму ли вполне,

День грядущий глядит виновато,

Дню минувшему равен в вине.

22 октября 1977

* * *

Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,

Когда выходит ночь на небо, не спеша,

Причастность ли судьбе минутной обнаружу,

Когда не говорит, а молится душа.

Когда повремени – и вслед забудешь слово,

И только позови – надвинется покой,

Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,

Текущий под землей невидимой рекой.

И в нем купай коня и женщину открыто,

И с виду утони, уверив близких в том,

А сам потом ступай по краешку зенита

Дорогою любой, ведущей в отчий дом.

И будет день и час, и красный конь прискачет

И грянет о порог железным каблуком,

И пусть с его спины дитя зовет, и плачет,

И в шею бьет коня бессильным кулаком.

Они теперь твои, они твоя забота,

Легко их потерять и никогда – вернуть,

Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,

Пока еще ничей лежит, дымяся, путь.

Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,

Животное гони, но не сходи с ума,

Да… Женщина еще… – Измерь ее минутой,

Не жди, не вспоминай. Она дойдет сама.

4 ноября 1977

* * *

Как же биться было рано

И усердствовать в труде.

Не читай, Иван, Корана,

А иначе быть беде.

Не лишай себя порока,

Замышляя чин большой, —

Жить учиться у Востока

И легко кривить душой.

Виждь подобье и поддержку

В псе, виляющем хвостом,

Выдавай ферзя за пешку

И игру – за жизнь потом.

Был стакан. И нет – осколки.

Свет пронзает, как стекло.

Было время треуголки,

Было время. Истекло.

Истекло? Куда? В посуду.

Истекло зачем? Затем.

Время нынче самосуду

И осколки – тема тем.

Не читай, Иван, Корана.

Пса приблудного пои.

Две версты до Тегерана,

Где ровесники твои.

21 декабря 1977

* * *

Весь мир – причина

Стиха и прозы.

Горит лучина,

Трещат морозы.

Замерзла речка,

Замерзла птаха.

Погасла свечка,

Лучина, Таха.

Ничто на свете

Не минет тлена.

Прошла Мария,

Пройдет Елена.

Что после света?

Что после праха?

– Опять Мария…

Елена… Таха…

22 декабря 1977

* * *

В. Скуратовскому

Остывает свод небесный —

Холода.

Нынче речи неуместны,

Господа.

Те возвышенные речи

Хороши,

Если бронза, если свечи…

Две души.

Если голос дан от Бога,

Если честь.

И в грядущее дорога

Тоже есть.

«Дили-дон» – бокалов пенье.

Нынче май.

Скоро пост, потом Успенье,

Дальше – рай.

«Дай, любимый, погадаю!»

– Погадай.

«Я сегодня умираю».

– Умирай.

Год семнадцатый за гробом

Побредет.

Наша гордая Ниоба —

Этот год.

«Дили-дон» – еще немножко

Мне налей.

Лица белые в окошке

Фонарей.

И октябрь в окно стучится,

Прост и прям,

Пожелтевшею страницей

Телеграмм.

«Дили-дон» – заупокойный

Звон и бой.

Если можно, то достойно,

Милый мой.

Если можно, то немного

Погоди.

Обрывается дорога

Впереди.

Остывает свод небесный.

Холода.

Дальше речи неуместны,

Господа…

22 декабря 1977

* * *

Когда метель стемнеет за окном

И Божий свет исчезнет и растает,

Приходит женщина, потом

Ее партнер лениво прилетает.

И мы втроем садимся за чаи,

Не спим, молчим и курим папиросы,

И вот уже ответы не мои

Идут на ум не на мои вопросы.

Они враги, они уже давно

Не ищут то, что мне необходимо, —

Понять, зачем постелено сукно,

И всё в слова легко переводимо.

Сидим и пьем – лениво, не спеша.

Чужой ему, я для нее – забава,

Зажата с двух сторон моя душа —

Ошую он, она, как должно, справа.

Но иногда она коснется головы,

Губами тронет у меня запястье,

И я пойму, что на краю Москвы

Возможно незатейливое счастье.

И целый век продлится этот миг,

И хмыкнет он, и оторвет за косы,

И скажет: – Цыц, бездарный ученик,

Ответь сначала на мои вопросы.

И потечет беседа не спеша —

Лицом об стол рука меня замесит.

– Вы совратите, баба, малыша, —

И ей шлепок рука его отвесит.

Урок второй начнется, только чуть

Я вытру кровь и глаз набрякший глянет:

Руки моей коснется тихо грудь,

И в ней тугая плоть засохнет и завянет.

И черный глаз, раскатисто смеясь,

И белый клык мою проколет кожу:

«Ну не сердись, не плачь, мой бедный князь,

На зеркальце», – и им ударит в рожу.

«Ты посмотри внимательно сюда —

Здесь бородавка, значит, ты – бесенок,