Право на бессмертие - [2]

Саша живо представил себе город, раскинувшийся на горе, словно петлей обвитый руслами двух рек-сестер — Ак-Идели и Кара-Идели...

Протяжно загудел паровоз, замедляя бег. Когда поезд остановился, Саша, вскочив, бросился к окну. На перроне сновали женщины в странных юбках, разукрашенных разноцветными лентами, повязками, на груди у них блестели мелкие монеты, на головах красовались высокие уборы.

— Мордовия, значит, рядом Волга, — проговорил Басыров. — Пошли, Матрос, прогуляемся.

На этой остановке, наверное, долго простоим...

Они сошли и на следующей станции, на берегу Волги. При виде великой реки глаза Матросова заблестели, странное чувство, которое он сам не сумел бы объяснить, охватило его.

— Что с тобой? — с беспокойством спросил Басыров.

— Ты не видишь, что перед нами? — тихо прошептал Саша. — Верно, такой сильной и красивой реки во всем мире нет?

— Да, большая, много воды...

— Нет, не то ты говоришь. — И неожиданно спросил: — А ты хотел бы стать моряком, только вправду?

Басыров, хитро усмехнувшись, весело сказал:

— У тебя морская болезнь.

Под высоким берегом шумно трудилась и беспрестанно ворчала только что сбросившая ледяной покров река. Вешние воды с разбегу набрасывались на желтые пляжи. Огромные теплоходы издали казались игрушечными, маленькими. Под большим мостом проплывали грузные плоты, ведомые громоздкими буксирами, навстречу спешили деревянные баркасы и широкогрудые баржи, ползли нефтеналивные суда. Юркие лодчонки носились между берегами и судами, стоящими на якоре. Шумно и суетливо было на реке, словно на праздничном базаре.

С той стороны, где широкая речная гладь сливалась с небосклоном, летели быстрые крикливые чайки.

Как только прозвучали два громких удара колокола, оповещавших об отходе поезда, Басыров заторопился. То ли под впечатлением странного разговора, который произошел между ним и подростком, то ли потому, что ему хотелось поддержать налаживающиеся отношения с молчаливым и угрюмым спутником, Басыров радушно предложил папироску.

— Куришь?

— Нет, — отказался Саша.

— Не начинал?

— Бросил.

— Не втянулся?

— Испугался.

— Испугался? Чего же ты испугался?

— Смерти.

Басыров удивленно взглянул на Матросова.

— Как-то раз я подслушал разговор врача с одним человеком в комиссии. Он сказал: курящий отнимает у себя двадцать лет жизни. А я хочу жить.

Басыров серьезно спросил:

— И не пьешь?

— Не приучен.

— Молодец, — похвалил Сашу Басыров, поднимаясь за ним в тамбур.

Матросов оживился и горячо сказал:

— А ты меня не хвали, лучше отпусти.

— Как же я тебя отпущу? — удивленно спросил Басыров.

— На все четыре стороны. Понятно?

— Нет, этого не могу сделать. Что не могу, то не могу. Мой долг довезти тебя, вручить твоим воспитателям. А потом некуда и незачем тебе уходить...

— Есть куда, — буркнул Матросов.

— К маме потянуло?

— Нет ее у меня.

— А все же, куда захотел?

— Допрос?

— Нет, зачем... Это не мое дело. Просто так, интересуюсь. Можешь и не говорить, если не хочешь...

Матросов поднял на взрослого умные, задумчивые глаза и скороговоркой произнес:

— Хочу путешествовать.

— А, вон чего захотел, — даже присвистнул Басыров. — Не получится.

— Это почему же?

— Сперва надо накопить знаний, поучиться. Прежде всего необходимо думать о том, чтобы принести пользу отчизне, народу, другим людям.

— Э, другие люди сами по себе, а я сам по себе. Никому нет вреда от того, что я путешествую...

— Вон какой ты эгоист, оказывается, — засмеялся Басыров. — А я и не представлял себе, какого фрукта везу.

Матросов сердито взглянул на спутника и замолчал. Потом, сколько ни пытался Басыров вызвать мальчика на разговор, не удавалось.

Мимо окна пронеслось облако дыма, паровоз набирал скорость. Поезд уже бежал, стуча, сопя, лязгая невидимыми железными зубьями. В окне опять замелькали серые столбы с фарфоровыми чашечками, точно мертвые белые птички, сидящими на их верхушках.

Матросов несся навстречу неизвестной судьбе...

На второй день, к вечеру, поезд с грохотом промчался по мосту через Ак-Идель, пробежал мимо горы, склоны которой были усеяны маленькими деревянными домиками, и, сопя, остановился перед двухэтажным старинным зданием вокзала. В пристанционных постройках уже зажигались лампочки, ярко горели семафоры, на путях мелькали фонари проводников. Пробираясь сквозь толпу, сбившуюся на перроне, Басыров назидательно говорил:

— В Уфе будешь жить. В хороший дом приехали, человеком будешь. Меня вспоминать будешь.

Саша ничего не ответил. Они пошли грязной привокзальной площадью. У Саши сразу же выветрились из головы все романтические сказки о городе, раскинувшемся на горе, между реками-сестрами. И в этом городе предстоит ему жить!.. Как никогда, остро почувствовал он, что надо избавиться от Басырова...

Саша оглянулся по сторонам и бросился бежать. Он столкнул с тротуара женщину, пробрался через группу военных, проскочил перед легковой машиной, кинулся в сквер. Оглянулся — Басырова не было: отстал. Сердце подростка билось тревожно; не переводя дыхания, он перелез через ограду сквера и, то и дело оглядываясь, пошел по слабо освещенной улице мимо длинного забора.

Саша немного успокоился, отдохнув на ступеньке лестницы, ведущей в город. Однако через минуту он с беспокойством увидел приближающегося к нему человека и мигом спрятался за углом деревянного дома. Весенняя темная ночь хорошо укрывала беглеца. Человек шел прямо к Саше, подросток едва сдержался, чтобы не броситься без оглядки. Но это был не Басыров: вероятно, какой-нибудь железнодорожник возвращался с работы.