Правительницы России - [7]

Архимандрит посопел недовольно: мог бы князюшка и его самого призвать на совет или по какой иной нужде, — да видать, по учёному делу занадобился ему черноризец, а то что же ещё? — а он, игумен, в тех делах не горазд.

А после того направился Иван-тиун к Нестору. Войдя в келью, перекрестился на икону Иоанна-евангелиста и подошёл под благословение черноризца.

Почтительно передав приглашение князя, Иван двинулся было обратно, да вдруг в дверь постучали ещё раз. Теперь нежданным пришельцем оказался келейник архимандрита.

   — Отец-настоятель просит тебя, Нестор, тотчас пожаловать к нему, — сообщил он, почтительно поклонившись.

«Эка важная птица, черноризец, — подумал Иван, — и владыка, и князь обойтись без него не могут. Надо будет довести о том Святополку Изяславичу».

И ещё подумал: «А что за нужда у архимандрита? Хорошо бы узнать. Да вот как?»

И вдруг будто кто шепнул черноризцу, тот проговорил резко, раздражённо:

   — Да что за дело ко мне у владыки Феоктиста?

   — Только что довели владыке, что вот-вот будет в обители некий старец с Афона, именем Лаврентий, — проговорил посланец быстро, с неудовольствием покосившись на тиуна. «И сие доведу князю, — тотчас же решил Иван. Не любит он афонских шатунов, всякий раз ждёт от них некоего подвоха».

И, радуясь неожиданной удаче, ещё раз поклонившись, Кривой борзо юркнул за порог.

Вернувшись от Феоктиста, Нестор долго не мог заснуть, мысленно возвращаясь к состоявшемуся меж ними разговору. Настоятель сказал, что Лаврентий, скорее всего, пожалует в Почайну дня через два-три с торговым насадом, который отправился из Корсуни и поплыл в устье Днепра ещё в самом начале нынешнего года, — в марте месяце.

   — Пришёл Лаврентий в Корсунь в конце прошлой осени да и зазимовал на своём афонском подворье. А за зиму узнали мы от верных людей, что идёт он в Киев с небольшим кусочком нетленной ткани, кою некогда Антоний, сподобившийся прийти в Киев и основать здесь нашу обитель, — проговорил Феоктист с заученной елейной благостью в голосе, хотя и был искренен, ибо святых отцов Антония да Феодосия, первых игуменов из монастыря, всякий печерский инок почитал не менее святых апостолов.

Нестор, давно знавший Феоктиста, в глубине души недолюбливал архимандрита за то, что, внешне безукоризненно исполняя монашеский устав, носил он чёрный клобук по обязанности, помышляя, как казалось Нестору, о суетном, мирском, греховном.

   — Богоугодное дело, — опустив глаза, тихо проговорил Нестор. — Да только, может быть, старец плывёт в Киев и ещё по какому иному поводу?

   — Хитёр старец, опаслив, — тут же смекнул настоятель, — и ни про какое иное дело никому ни слова не говорил.

   — Да это завсегда так, приходят с мощами, уходят с вещами, — чуть улыбнувшись, проговорил Нестор.

   — Сколь я могу судить, — ответил настоятель, — идёт Лаврентий для некоей учёной беседы, ибо слывёт Лаврентий великим книжником и более всего прилежен к постижению минувших событий, особенно же на Руси и вокруг неё происходивших. Да ты и сам это знаешь не хуже меня. Потому и призвал я тебя, Нестор, что в этих делах ты у нас — первый, а слово твоё о житии и погублении Бориса и Глеба, а тако же, чаю, о преподобном Феодосии, читал и сам Лаврентий.

   — Всё это ладно, отче, да только какой может выйти толк от беседы двух иноков? — с печальной усталостью проговорил Нестор.

Игумен усмехнулся:

   — Когда ведомый тебе греческий мудрец Пифагор открыл свою теорему, он принёс в жертву языческим богам сто быков. Значит, открытие истины того стоило, — а ведь сиракузец был неглупым человеком.

   — «Музы» первого историка, грека же Геродота, не есть цифирная наука Пифагора, — не сдавался Нестор.

   — Тогда ответь, чего ради собирались шесть Вселенских соборов, если не для того, чтобы торжествовала истина?

Нестор не нашёл возражения и молчал. А игумен продолжал:

   — А ведь и в Никею, и в Царьград, и в Эфес приезжали из всех епархий десятки, а то и сотни высокоучёных богословов и решали дела не только церковные, но и мирские, ибо в каждом мирском деле всегда незримо присутствует небесное начало, правда, не всегда божественное, порой и вражеское. А уж тем более в делах суетных, когда речь идёт о власти, о законе, о первородстве, о правах на земли и троны.

   — Мнится, как Пифагор говаривал, что следует быть другом истины, хотя бы пришлось принять мученический венец, — ответил Нестор, согласием своим окончательно признавая правоту Феоктиста.

Вернувшись в келью и прочитав вечернюю молитву, лёг он в постель, однако вслед за разговором у архимандрита пришли к нему раздумья о завтрашнем дне, когда надлежало ему пойти в Берестово, где в большом, изукрашенном резьбой тереме, жил в летнюю пору Святополк Изяславич.

Нестор представил Берестово, с рощей вокруг, с цветами по всему двору, с клетками, в коих томились всякие звери — от лисиц и белок до волков и медведей, с голубятнями и птичником, большими конюшнями и лежащим за ними скотным двором, и мысленно прошёл в терем — крепкий, похожий на детинец, со сторожевой башней в самом центре, с отроками у сеней, — и так же мысленно вошёл во дворец, прошёл по нижним палатам, а потом поднялся в княжеские покои, куда вела пологая и широкая каменная лестница.