Правила весны - [18]

— Я и говорю — раз собралось бюро и лучшие комсомольцы, надо и решать коллективно.

— Если этого хочет большинство членов бюро, тогда можно… только не дело это…

— Чего не дело, должно быть единство.

— К чему бюрократизм разводишь?

— Замолчите. Пусть по-вашему — собрание актива. Голосовать могут все. Слово Бахниной.

— Ребята меня возмущают… Вы сами понимаете… Ну, как не знать человека, который брешет. Соткова продернули в газете. Здесь стесняться нечего, нужно сказать правду. Сотков сам разложился… Это настоящий хамелеон, ловко меняющий цвета. «Гарбузию» я защищать не буду. У них много некомсомольских выходок, но ребята там крепкие, нужные нам… Они впервые взялись серьезно за стенгазету. Ведь все отлынивали от этой работы. Редколлегия вела необходимую для нашего фабзавуча работу. Я против предложения Соткова.

— Следующий Глазнов.

— Считаю, что Сотков прав. Раз ребята шпанят, нечего их ставить на руководящую работу. Если мы сегодня говорим о «гарбузии», то надо вытащить за ухо и Соткова. И попечь на нашем солнце. Он до бюро вел агитацию против гарбузовцев, чего не должен был делать. Ходит, нашептывает, собирает сочувствующих, факт, что парень чего-то боится. Я давно замечаю, что он только в такие моменты или перед выборами в бюро делается своим в доску, обнимается со всеми, здоровается с каждым, папиросы раздает, а так в стороне. Надо и его пощупать.

Сразу загалдело несколько желающих высказаться. Часть «сотковцев» пересаживается на другую сторону. Сотков косится на изменяющих.

Секретарь едва успевает записывать основное:

Рыжов — поддерживает Соткова.

Кисляк— высказывается против редколлегии, которая разводит кляузы.

Комский — гнать гарбузовцев.

Гром — кроет и хвалит «гарбузию», защищает редколлегию.

Козлова — кроет бюро за то, что в общежитии не ведется работа. «Гарбузовцы» лучше многих из общежитийцев. Ребята распустились, потому что нет работы в коллективе. На редколлегию больше внимания.

Шумова — защищает редколлегию и кроет Грома за бузу в «гарбузии».

У секретаря кончился лист протокола. Он только записывает фамилии, ими облепил все пустые углы протокола. Наговорились до хрипоты. Раскрасневшийся и осипший Жоржка просит высказаться Никандрова. Никандров несколько минут сидит молча, чешет черным пальцем обросшее лицо… дымит.

— Что ж вам сказать, ребятки… Дело, конечно, небольшое. Выгонять не стоит. Мы в молодости все такие были…

Да вот… что это я хотел сказать… По-моему выгонять не стоит. Исключить всегда успеете. Накажите как-нибудь и присмотрите за ними. Ребята, как видно, не плохие. Может за ум и возьмутся. А в редколлегию выберите посерьезней.

Жоржка ставит на голосование три предложения.

Большинством рук проходит последнее:

Переизбрать редколлегию. Гарбузовцам сделать строгий выговор с предупреждением и загрузить другой работой.

Домой шагаем с Ниной. Она сегодня серьезна.

— Годится ли, по-твоему, Жоржка в отсекры?

У меня голова гудит. В горле твердый ком. Отшучиваюсь:

— Не так чтобы очень и не очень, чтобы очень.

— По-моему он слаб. Парню еще надо поработать на мелкой работе. Организовать ничего не умеет. Вот сегодня. Разве так это ставят. Сказать веско не мог, прилип к большинству… И Никандров… Спать что-ли выделили его к нам?

— А кого, по-твоему, присылать нужно было? Выбери из восьми человек нашей партячейки… И так они по пятку нагрузок несут.

— Во всяком случае не Никандрова. Он не может войти в нашу жизнь, не может понять нас… Нельзя выделять любого из свободных, да к тому же старика, который устает от своих котлов, а тут мы еще шумим… дремать мешаем. Он дисциплинированный, добросовестно отсиживает «нагрузку», может имеет большой опыт… Но нам-то от этого не легче. Если Жоржка не говорит об этом Зеленину, так я сама пойду в коллектив..

* * *

Голова как камень. Беру ее, тяжелую, двумя руками и тискаю в подушку.

— Такое желание было работать, забыть гарбузовскую бузню и вдруг сразу, как обухом по всему.

Кругом бурса. Первосортный бурсак Гром пошел с другими войной на нее и от первого же удара обмяк. Вся охота отпала. Нет, шалишь, мы еще подеремся.

Вся «гарбузия» задает храпуна. Толька, сбросив одеяло, с кем-то воюет, рычит и пьяно бормочет. Он опять сегодня выдал.

— Пропадет парень. У нас нет чуткости друг к другу. Надо хоть «гарбузию» привести в боевой порядок. Хватит брызгаться — набузились. Уже усы пробиваются. Да-а, тяжелый случай. Как это мы теперь с усами?

Трогаю шершавость под носом и на бороде. Ворочаюсь, думаю. Голова тяжела, как камень, а уснуть нельзя.

Думай, Гром.

* * *

В фабзавуче новая редколлегия. Старая собралась в кучку

— Как же с нашим материалом? Эта редколлегия не «пропустит. Сотков зарежет.

— Чего трусите. Собирайте только материал. Место найдем.

* * *

Толька бухтит. С ним что-то творится. Целые дни лежит одетым на постели. Смывается с работы, иногда совсем пропускает день.

— Толька, чего ты вола вертишь?

— А вам что? На хвост наступили, что ли…

Он засовывает голову под подушку и лежит, как медведь в берлоге.

В фабзавуче новый приказ:

— …Анатолий Домбов за недисциплинированность и прогулы с 20 октября сего года увольняется…

Это он принимает молча, только в глазах безнадежность и скука.