Правила весны - [17]

Цеха обскакал слух:

— Продернутых прямо списки. Так и хлещут.

В обед в красном уголке «ходынка».

— Ты что затемняешь!.. Для одного что ли повешена?.

— Батька твой не стекольщик? А ну в сторону!

У газеты толкотня, ругань. Ребята лезут друг на друга.

Сотков, прочитав о себе, летит к Жоржке:

— Почему моя статья не помещена?

— Спроси редколлегию.

— Я знаю, кто это подстраивает. Знаю, кто против меня кляузы разводит… Я ставлю вопрос на бюро. Ты знаешь, что гарбузовцы хотели обокрасть Самохина? Еле ребята спасли. А ты допустил их до стенгазеты.

— Что же ты раньше молчал?.. Придется собрать бюро.

* * *

В цехах разговоры.

— А ловко вас хватанули!

— Смеется тот, кто смеется последним.

— Захотел до последнего. Ты сейчас после кипяточка по-гыгарчи.

— На своих кляузничают, выслуживаются.

— Ребята, легашей били всегда- Нужно узнать, кто писал — и рожу в клюкву.

— Там, брат, такие, что сам с «электрификацией» пойдешь. А клюквы на тарелку киселя набьют.

Сотков бегает по цехам, сколачивает группки озлобленных.

Вхожу в литейку. Разговоры сразу обрываются. Мастер ворчит и возится у волчка, гремя заслонками.

— Что мне формовать?

Он молча подает замысловатую модель клапана и уходит.

— Почему в цехе такая тишина?

С моделью иду к Тюляляю.

— Ты как ее формовал, в двух опоках или в трех?

Молчание.

— Брось трепаться, скажи. Я ее ни разу не формовал, И мастер не говорит.

Тюляляй точно не меня видит, смотрит в окно и насвистывая, уходит в сушилку.

Иду к Ходырю.

— Как ты ее формовал?

Ни звука. Ходырь смотрит в потолок.

В лабиринт мозга заползают подозрения.

— Неужели… Нет, надо еще раз проверить у Хрупова.

Хрупов тоскливо смотрит и показывает руками, что у него нет языка.

Значит, бойкот.

Лоб и спина покрываются липким потом.

Формую по-своему. За спиной тихие разговоры. Ребята нарочно подходят друг к другу, — показывают, растолковывают.

Меня не видят. Точно Грома нет и не было в этом цеху.

Бойкот — истрепанное на митингах, измельчавшее слово, потерявшее свою силу, здесь становится страшным и грозным.

Зашел в литейку Сотков, о чем-то шепчется с Ходырем и Тюляляем.

* * *

Держись, редколлегия!

После работы собираемся обсудить создавшееся положение.

Шмотова «фитька» превратилась в помидор. Первогодники устроили «темную», накрыв макинтошем, дали буксовку.

— Кто дрейфит?

— Нет таких.

— Давайте тогда поторопимся и выпустим срочный номер. Дадим еще бой. О Соткове собирайте факты… Он уже напуган, надо добить.

Будет шум. Об этом говорят физиономии членов бюро и орда «сотковцев» — совещательные голоса.

Комната бюро захлебывается дымом и духотой.

— Перейдем заседать в местком.

У Жоржки хрипит горло:

— На повестке один вопрос — его все знают.

— Ладно, давай.

— Слово Соткову.

Никогда на бюро не хлопали, а сегодня «совещательные» ударили в ладоши.

Сотков с исступлением фанатика, придавая голосу особый ораторский акцент, начинает крошить редколлегию.

— Не зря сегодня собралось столько комсомолии. На нашем здоровом теле появился гнойный нарыв…

— На здоровом ли? — не удерживается Бахнина.

— … Группа расхулиганившихся дебоширов, имеющих комсомольские билеты, пролезла на активную работу. Захватила наш орган печати. Они начинают подрывать авторитет актива и бюро. Стараются разжечь вражду между фабзавучниками, мастерами и педагогами. Своими дебошами они разложили всю массу общежитийцев. Они не стеснялись даже грабить своих фабзавучников. Случай с Самохиным…

— Врешь— Зачем эта слизня врет! — срывается пришедший послушать Толька. Усаживаем его на место.

— Молчи, пусть ораторствует.

— Сегодня же надо ставить вопрос обо всей комнате 16, так называемой «гарбузии».

— Григорий Иванов — его выдвинули на поммастера. Думали, свой парень, а он напакостил ребятамююю Теперь подает заявление: мол, мне мешают работать — снимите, и это поддерживает редколлегия. Хулиганство Домбова… Если перечислять все безобразия, то не хватит сегодняшнего вечера. Это все переселилось в редколлегию. У меня есть конкретные предложения — первое — переизбрать немедля редколлегию, второе — так называемых гарбузовцев исключить из союза и поставить вопрос об их пребывании в фабзавуче. Других членов редколлегии снять с работы и дать строгий выговор за то, что не противостояли их действиям.

— Правильно! Голосуйте без прений — надрываются «сотковцы».

Толька демонстративно встает.

— В таком цирке нам делать нечего… Пошли, ребята…

Он уходит, хлопая дверью, за ним, гордо подняв голову, шагает Шмот.

— Скатертью дорога!

— Предлагаю сегодняшнее собрание объявить собранием актива. Здесь собрались лучшие ребята.

— Тут не весь актив…

Жоржка теряется, не зная, что делать, и вопросительно смотрит на кочегара Никандрова, прикрепленного от партячейки к бюро комсомола. Тот сидит в углу, подперев голову рукой в томительной позе полудремоты. В его опущенных веках усталость бессонных ночей у шипящих котлов пароотопления. В темных морщинах усталость лет. Редкие волосы перемешаны с тусклым серебром седины.

Сотков напирает:

— Как не все? Это будущий актив… Ребята работают. Товарищ Никандров, как вы на это смотрите?

Никандров набивает табаком трубку. Закуривает.

— Решайте как вам лучше. От названия делу ничего не прибавится.