Правила склонения личных местоимений - [9]

— Вы же сами меня выгнали!

— Я тебя за второй обувью послал! — ответил он.

— Ну так, послали же.

Из команды я, естественно, в тот же день ушел, а Андрей Константинович с тех пор люто меня ненавидит.

Во время уроков начинается второй акт пьесы о заботливых учителях. И главное — без антракта! Русский. Елена Петровна замечает у меня на лице синяк и не может оставить это без внимания.

— Что с тобой опять, Веригин? — спрашивает она как-то раздраженно. Как будто ей мой синяк очень мешает вести урок.

— А что со мной? — как будто не понимаю я.

— Откуда опять синяк?

— Подрался.

Елена Петровна цыкает и начинает делиться со мной опытом.

— Пора бы уже научиться решать проблемы без кулаков, Веригин! Этим и отличаются люди от животных, тем, что умеют разговаривать, а не просто нападать друг на друга.

Я что-то ее совсем не понимаю. У меня же синяк на лице и губа разбита. Разве из этого не следует логичный и незамысловатый вывод, что били-то меня, а не я размахивал кулаками, безнадежно отдаляясь от всего человечества? И что, интересно, она предлагает мне завести этот разговор о животном мире с папашей? Это может быть любопытно. Представляю себе эту беседу: вот он приходит, как всегда бросает на стол деньги, потом, как всегда, пытается реализовать свою заботу о дочери. Я не даю, встаю у него на пути. Он отталкивает меня, а я ему так проникновенно говорю: «Папа, люди же тем и отличаются от животных, что умеют говорить, а не просто бьют друг другу морды». И еще можно добавить для создания атмосферы семейного понимая: «Ты же в полиции работаешь, уж должен знать, как решать вопросы без применения силы». И я так живо себе это представляю, что не могу сдержаться и начинаю ржать.

— Что ты смеешься, Веригин? — повышает голос Елена Петровна. — Что я такого смешного сказала?

Я пытаюсь успокоиться, но ее слова еще больше меня смешат. И почему учителя всегда думают, что дети смеются именно над ними? Как будто весь мир крутится только вокруг них. Нет, на самом деле, мир крутится вокруг нас, а они все совершенно скучные и серые. Они абсолютно не веселые, у них нет чувства юмора, так что над ними-то мы точно смеемся только в очень редких, исключительных, случаях. Но Елена Петровна не может пережить мою радость.

— Выйди из класса! — командует она. — Насмеешься, тогда приходи! Нечего мне урок срывать!

Я быстро беру себя в руки и успокаиваюсь. Елена Петровна еще три раза очень строго и настойчиво повторяет, чтобы я вышел. И я понимаю — она не шутит. Встаю, складываю тетрадь и ручку в сумку и выхожу.

— Сумку можешь оставить, Веригин! — кричит мне вслед Елена Петровна.

Я ничего не отвечаю. Понятно же, что возвращаться на урок я не собираюсь.

Потом еще на большой перемене ко мне подходит Дашка Конкина. Она же теперь жутко хочет узнать все обо мне. Вернее, не обо мне, конечно, а о том, что произошло. И сразу же видит мой синяк. Он небольшой, но внимание же все равно привлекает.

— Ромка! — тянет Конкина. — Это он тебя так?

— Нет, не он, — отвечаю.

— Кто это был? Твой отец, да?

— Нет, — я немного отворачиваюсь, чтобы она перестала уже протягивать руки к моему лицу.

— А кто? Твой папа же в полиции работает?

— И что? Он один что ли в полиции работает!

— Ну кто это был? Что сказать трудно? Отец, да?

— Нет! Говорю же, нет!

— А кто? — Дашка прет, как бульдозер.

— Никто! — обрываю. — Сосед!

— Ну прям!

— Прям!

— Чего он тогда к вам ломился?

— Напился, вот и крыша поехала! Да отстань ты от меня!

Отец, конечно, не был пьян, но вряд ли Дашка это заметила. Главное, чтобы отстала от меня. Вот они, последствия внезапного порыва человеколюбия. Все это чревато вопросами. С Дашкой, вроде, разобрался. Хорошо, что она не такая приставучая. Хорошо, что ей, по большому счету, наплевать.

Вечером иду за Ксюшкой в детский сад. И тут тоже не обходится без последствий родительского визита.

У Нины Сергеевны ко мне разговор. Я тут же напрягаюсь. Волнуюсь, уж ни ляпнула ли моя напуганная сестренка чего-нибудь про нашего папашу. Если так, то сейчас придется импровизировать и на ходу что-то придумывать, шлифовать «официальную версию». Но напрасно я так плохо думаю о Ксюшке. Она настоящий партизан, только вот память у нее хорошая и схватывает она все на лету.

— Как у вас дела, Рома? — Нина Сергеевна решает начать издалека.

— Нормально, — говорю.

— Как мама с папой?

— Хорошо, — я отвечаю осторожно, потому что каждый раз, когда воспитательница моей сестренки открывает рот, жду подвоха.

— Просто, знаешь, — продолжает Нина Сергеевна, — они никогда не приходят. Я даже не припомню, видела ли я их за последний год.

— Ну, они заняты очень, — я растягиваю слова.

— Понимаю… — Нина Сергеевна делает паузу, и я перебиваю ее, потому что не могу больше находиться в таком напряжении.

— Что-то случилось?

— Да ничего страшного, — как будто успокаивает меня воспитательница. — Просто Ксюша сегодня такое сказала…

Оказывается, моя сестра в каком-то эмоциональном порыве сегодня сказала слово «мудак». И, видимо, сказала его очень громко, потому что Нина Сергеевна выглядит взволнованной и озабоченной. А я вздыхаю с облегчением. Тоже мне проблема!