Праведная бедность: Полная биография одного финна - [30]

Юсси гуляет до позднего вечера и под хмельком пускается в обратный путь. На полдороге между Оллилой и Никкилей ему так и хочется крикнуть: «Эй вы, Оллила, голодранцы!» Пусть знают, что он сын Пеньями Никкиля! Но он не издает ни звука; этот крик звучит лишь в его собственном сознании, догола раздетом водкой, и оно словно следит за ним изнутри, когда он идет вот так по дороге, искренне восхищаясь своим отцом. Оно смотрит и смотрит, и его нельзя прогнать. «Ну да, у Пеньями был лес, но он его потерял. И сколько ни злись, все произошло законным порядком. Ты кичишься тем, что ты сын человека, которому принадлежал этот двор и лес, и что ты, дескать… Эх, да что там!.. Смотри, теперь это совсем другой двор, твой отец словно никогда тут и не жил, это двор Антто Оллила, понятно? Антто, сына покойного папаши Оллила, того самого, с Кокемяки. Вот так, понятно? Ты идешь на Пирьолу, и будешь там ночевать, и помни: в кармане у тебя не больше тридцати марок! Отсюда и танцуй. Смотри, как живут другие на белом свете…»

Так говорило сознанье сквозь завесу хмеля. И Юха возвращался на Пирьолу и ночевал там. Так было и в этот воскресный вечер, и в другие воскресные и будние вечера. Он был спокойным батраком. Люди постарше еще хорошо помнили, от кого он ведет свой род. Это было видно по его маленьким улыбающимся глазкам, в которых отчетливо проглядывал покойный Пеньями, хотя нравом Юха пошел скорее в мать. У него были свои странности, впрочем, не настолько заметные, чтобы бросаться в глаза. Своеобразным было его отношение к деньгам. Он исправно забирал у хозяина свой заработок, и хозяин считал его мотом. Но он ни на что не тратил деньги, ему лишь хотелось держать их у себя. И это не было простой бережливостью, потому что бережливый батрак как можно дольше оставляет деньги за хозяином.

На Пирьоле Юха пробыл год. Работал он на пару с пожилой служанкой, которая в конце его пребывания на хуторе вышла замуж. «От хозяйства зависит, выйдет ли замуж служанка», — говаривал хозяин Пирьолы, и он повторил эти слова два года спустя, когда Юха, снова вернувшись на хутор, решил жениться на новой служанке Рине.

Вечер воскресного дня и ночь с воскресенья на понедельник — время сильнейших переживаний для батраков и служанок, роковая пора для их сословия, чреватая множеством опасностей. В эти часы чувство мимолетной свободы предельно обострено; с наступлением темноты это чувство еще усиливается и за ночь может заставить человека забыть обо всем на свете. Для многих безвестных людских судеб ночь с воскресенья на понедельник была ночью решительного перелома, — обманно-сладким началом полосы жизненных невзгод; она толкает людей к браку, и «проза жизни», как волк, вгрызается в них. В пасти этого волка ничего не остается от сладости той ночи с воскресенья на понедельник. Там есть лишь поденщина и ночные заморозки, больные дети и изможденные жены, глядя на которых не можешь представить себе, как они выглядели в девушках — если их вообще когда-нибудь так называли. Там есть смерть, отнимающая коров и детей, протекающие избы и неотработанные дни. Там есть все, нет лишь моментов гармонии: в пасти волка уже не любят ближнего. А те короткие мгновенья, когда, воскресным утром, выйдешь в рубахе во двор — это такой пустяк, что его можно не принимать в расчет. И нет тогда ничего более далекого и чуждого, чем та ночь с воскресенья на понедельник, с которой все началось… Печально видеть, как батрак и служанка, глядя на других, с серьезным видом принимаются за то, что они, собственно говоря, не могут себе позволить.

Казалось бы, Юха должен был понимать, насколько коварно это чувство свободы, которое испытываешь в воскресный день. Ведь уже раз на Туориле он отведал из-за него хозяйской дубинки. Но человек легко забывает горькие уроки — такова уж природа всех соблазнов, в том числе и соблазна свободы. Впрочем, нелепо было бы и ожидать, чтобы Юха, при его уровне развития, был способен сделать вывод на будущее из какой-то взбучки либо из усталости, которая приходит в понедельник утром. Поэтому каждый воскресный вечер, особенно летом, он отправлялся гулять на деревню, бывал на танцах, хотя совсем не умел танцевать, и все это проходило для него благополучно. Нередко он присутствовал при драках, но сам в них никогда не ввязывался. На спиртное он был крайне воздержан, ему почему-то страшно было давать деньги, когда затевалась складчина. Дело было не в скупости — он просто боялся принимать участие в таких затеях. Но поскольку он никому не мешал, часто и его угощали за компанию.

Итак, прогулки в воскресные вечера как будто не грозили Юхе никакими неприятными последствиями. Но так только казалось, потому что ему судьба подстроила эти самые «последствия» хитрее обычного. Одна такая прогулка как раз и привела к тому, что в стремительном беге десятилетий его бесцветная жизнь пошла совсем по иному руслу и в ней глубоко отразилась одна из сторон человеческого существования вообще.

Хотя Юха, единственный батрак на Пирьоле, и старался показать себя невесть каким умным, видавшим виды человеком, в его опыте все же был один мучительный пробел: он еще совсем не знал женщин. Разумеется, людям он всячески давал понять, что дело обстоит как раз наоборот. Он мог отпустить в разговоре сальность и дать повод простодушным бабам сказать: «Да, Юха не так прост, чтобы жениться». Это доставляло ему неописуемое удовольствие, и он с тем большей уверенностью продолжал играть роль того, за кого его принимали. Другое дело — когда он ложился в свою одинокую постель и слышал за печью дыхание Рины. Он еще не знал женщины — и это решало все… Хотя Рина ничего особенного собой не представляла, Юха был готов отдать что угодно, лишь бы набраться духу пройти через избу к ее кровати. Однажды ночью, когда за печью было особенно тихо, как будто Рина не спала, а лишь лежала затаив дыхание, он и вправду прокрался туда, покашливая. Рины попросту не оказалось дома. Тогда он растянулся на ее кровати и полежал так некоторое время. А когда Рина вернулась, Юха уже лежал в своей постели, делая вид, что спит.