Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - [17]

— А? — громко и тяжело закашлял Устинов.

— Дмитрий Федорович, обо всем и в полном объеме м доложим Юрию Владимировичу, — твердо и уверенно пытался подытожить этот неприятный для нас разговор Огарков. И продолжил:

— Разрешите нам дальше продолжить работу.

— Пожалуйста, — уже мягко вымолвил Устинов, — и докладывайте, докладывайте, докладывайте. Днем и ночью докладывайте. Все это очень важно…

Во время своего доклада я постоянно смотрел на Соколова, пытаясь понять, как отреагирует на него Сергей Леонидович, ведь именно сейчас он в полной мере увидел, как я собирался «продолжать» его линию боевых действий. Думаю, он все прекрасно понял и в душе согласился: было время — он все решал, как считал нужным, а теперь пришел новый человек и принимает свои решения на основе собственного анализа.

Устинов спросил его об отношении к содержанию доклада.

Соколов ответил, что надо утверждать.

— Конечно, надо утверждать, — согласился Устинов. — Но я думаю, нужно, чтобы и Юрий Владимирович свою подпись поставил.

Встречи с председателем КГБ мне пришлось ожидать недолго. Он принял сразу же, как только я оказался в его приемной. Встретил, как и прошлый раз, на середине кабинета. Поприветствовал тепло и, вроде бы, дружелюбно. Лицо Андропова показалось мне еще более мучнистым, а голос визгливее, чем в прошлую нашу встречу. Я подробно доложил ему о целях и задачах на ноябрь месяц, поставленных перед 40А и ВС ДРА. Сказал, что обо всем этом мною доложено товарищу Устинову.

Он внимательно выслушал мой доклад и тихо спросил:

— Каковы, по вашему мнению, отношения внутри Политбюро ЦК НДПА?

Мне не хотелось вязнуть в политических интригах. Я нес ответственность не за отношения внутри Политбюро ЦК НДПА, а за войну. Поэтому от прямого ответа уклонился:

— Юрий Владимирович, очевидно, более объективно доложат об этом Табеев, Козлов и Спольников.

— Ну хорошо. А как крылья?

— Парчам сейчас насчитывает около полутора тысяч членов. Это элита, верхушка, это, главным образом, власть в центре, в Кабуле, в министерствах, в ЦК и администрация в провинциальных городах. Но хальк — тринадцать-тринадцать с половиной тысяч — доминирует в армии. И мы должны это учитывать. И очень с этим считаться.

— Надо, однако, форсировать рост парчам.

— Хальк — армия, — говорю я, — и там, в подразделениях, частях, даже соединениях он всесилен.

Андропову, чувствую, это не понравилось. Но он продолжал:

— А каково ваше влияние на товарища Бабрака Кармаля?

— Мне трудно сказать, каково мое влияние на него. Да я и не ставлю цель иметь на него прямое влияние. Мое дело выполнять указания Центра. И как можно лучше решать боевые задачи.

— До меня доходит, Александр Михайлович, что при докладах афганскому руководству ваши выводы довольно однозначны…

— Не вполне понимаю, Юрий Владимирович.

— Ну, надо предлагать какие-то варианты, а уж они пусть выбирают.

— Такую возможность я им даю. Но все-таки окончательный выбор, наверное, должен быть за нами, за мной, как за Главным военным советником.

— Это, конечно, правильно, — согласился Андропов и немного помолчал.

— А как поживает Анахита Ротебзак?

Я смутился, не сразу поняв, о ком идет речь. И Андропов не замедлил продолжить:

— Вы что, ее не знаете?

— Знаю, конечно знаю, Юрий Владимирович, — и в памяти уже возникло все прочитанное и услышанное об этой женщине.

— Она ведь в свое время спасла Кармаля.

— Слышал об этом, Юрий Владимирович.

Мне было известно: однажды на митинге в Герате, когда Бабрак Кармаль призывал к свержению короля, мусульмане забросали его камнями и готовы были убить. В этот момент к собравшейся разъяренной толпе выбежала с белым платком в руке молодая и красивая Анахита Ротебзак и, бросив этот платок под ноги собравшимся, не позволила расправиться с Бабраком.

Андропов, как бы продолжая мои воспоминания об Анахите Ротебзак, с улыбкой и с каким-то особым удовольствием произнес:

— Королевских кровей женщина! Будьте к ней внимательны. Она в критический момент поможет вам.

— Хорошо, — отвечаю.

— А как дела с сохранением тайны? С замыслом вот этих операций? — он показал рукой на карту.

У меня по спине пробежали мурашки. Через толстые стекла очков меня буравил пронзительный взгляд Андропова. Неужели кто-то… Нет-нет, не может быть…

— Надеюсь, все в порядке?

Не знаю, как чувствует себя человек на детекторе лжи, но в кабинете Андропова я был брошен в темную холодную бездну. Казалось, в какую-то долю секунды, что все пропало, легенда разоблачена, и неожиданно для себя я резанул:

— Все в порядке, Юрий Владимирович!

Словно тяжело больной, я вышел из кабинета Андропова.

Громыко нас заслушивать не стал.

В ЦК КПСС не пригласили.

Я один зашел к Огаркову. Он с обычной проницательностью спросил:

— Ты ЭТУ карту докладывал Кармалю, Рафи и аппарату посла?

Я поискал такие слова, чтобы и смысл их был ясен, и чтобы на Николая Васильевича не перекладывать часть ответственности за мою грязную игру. Да, именно грязную: И я ответил:

— Вы прекрасно понимаете, какую карту я докладывал Бабраку. Ее же, после ознакомления посла, представителя ЦК и КГБ я отдал Рафи.

Я подчеркнуто произнес слово «какую», что не оставило у Николая Васильевича никаких сомнений в моих действиях. И он сказал: