Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника - [15]
Сергей Федорович не обиделся и поблагодарил за совет.
Многие годы он держал меня в курсе своих дел по службе. Я отвечал ему тепло и по-доброму.
А сам продолжал служить на дальнем Востоке.
Кстати сказать, в то время в штабе ДВВО, в должности Начальника оперативного управления служил молодой полковник Н.В. Огарков. Мы с Ахромеевым знали и уважали его — на войсковых учениях Николай Васильевич играл определяющую роль и проявлял себя в высшей мере способным и талантливым офицером. Вот с тех пор наша с Огарковым служба на Дальнем Востоке и переросла в настоящую, крепкую и верную дружбу.
Я продолжал расхаживать по кабинету. Там, в Москве, треугольник: Устинов… Огарков… Ахромеев. Ну а мне-то здесь, в Кабуле, как быть?
«Бди!» — вспомнил я Козьму Пруткова. Но великий афорист говорил и другое: «Зри в корень».
Сомнения мои постепенно таяли. Я уже знал что делать.
Пригласил Самойленко, Бруниниекса и Черемных. Попросил дежурного принести нам чаю. А тягостные свои размышления запрятал подальше и не стал ни с кем ими делиться.
Предстояло спланировать боевые действия на ноябрь месяц. Разработкой общевойсковых операций занялись два штаба — мой и Туркестанского военного округа. Тем временем продолжались рейдовые операции, об отказе от которых я еще не поставил в известность Москву, но у себя, вместе с Черемных, уже пришел твердо к этому намерению. Мне не хотелось преждевременно задевать самолюбие Соколова и Ахромеева, да и вызывать кривотолки, вроде: «Пришел, увидел, победил», или «новая метла по-новому метет».
Приближалась зима. Времени для решительных действий оставалось немного. В нашем распоряжении были октябрь, ноябрь и половина декабря — не больше. Мы с Максимовым решили, что надо отказаться от рейдовой войны и громить душманов по зонам. Цель поставили решительную и бескомпромиссную — разгромить формирования душманов в центре ДРА: севернее, юго-восточнее и южнее Кабула и вокруг него километров на 80-120, а также в районе Кандагара. Это надо было успеть в ближайшие полтора — максимум два месяца. Нельзя было также ослаблять и боевые действия в ущелье Панджшер, в районах Герата, Мазари-Шарифа и в центральной горной части страны. Одновременно необходимо было перекрыть основные маршруты, дороги и, желательно, тропы (их около сотни на протяжении 1600-1800-километровой границы с Пакистаном), по которым в Афганистан постоянно притекали свежие силы моджахедов.
Я решил нанести сильный удар по важнейшим зонам, избрав для начала три из них — Центр, Кандагар, Джелалабад. Картина разгрома душманов по зонам сводилась, популярно объясняя, к следующему. Определенный участок территории (60 км на 80 км, либо поменьше — 20 км на 30 км), где по нашим агентурным данным сосредоточены сильные группировки душманов, внезапно — именно внезапно! — окаймляется восемью, десятью, двенадцатью вертолетными десантами, перекрывая все входы и выходы в эту зону. В течение двух, трех, четырех суток над этой зоной активно, на низких высотах, действуют истребительно-бомбардировочная авиация и вертолетные полки, нанося удары по выявленным базам душманов, их боевым гнездам и живой силе в горах, ущельях, либо полевых сооружениях, парализуя всякий маневр душманов внутри зоны. Попытки отдельных групп душманов выскочить из зоны пресекаются огнем и действиями вертолетных десантов, к тому времени уже усиленными полевыми подразделениями из дивизий 40А и ВС ДРА. Затем — совместными действиями советских и афганских войск в течение трех-четырех недель — каждая зона рассекается и очищается от душманов. Как правило, наиболее дерзкие и боеспособные группировки душманов уничтожаются в открытом бою, либо при их попытке вырваться из окружения. Многие деморализованные нашими ударами сдаются в плен. В каждой зоне временно (до 10–15 суток) остаются небольшие совместные гарнизоны советских и афганских подразделений, на их штыках устанавливается власть, и ее бразды передаются местному руководству. Затем основные усилия войск перенацеливаются для таких же операций в другие районы.
Этот способ боевых действий в Афганистане, предпринятый нами с ноября 1980 года, далекий от всяких классических рекомендаций военной науки, был вынужденным и исходил из условий далеко не классической войны в Афганистане. Для полевых командиров моджахедов и для их пешаварского руководства все это было не только неожиданным, но и (по нашим агентурным данным) поставило движение непримиримых в Афганистане в критическое состояние, вызвало переполох в руководстве движением, склоки и распри, обвинения друг друга в бездарности, трусости и даже сговоре с басурманами.
Однажды во время работы над картой генерал Черемных спросил меня:
— Как будем знакомить афганцев с нашими планами?
Я уловил подтекст вопроса Владимира Петровича.
— Разрабатывай две карты.
Он посмотрел на меня, не вполне понимая. Тогда я повторил:
— Разрабатывай две карты. Одна реальная, другая — мистификация…
— Да вы что, Александр Михайлович?
— Москва будет знать. Разрабатывай две карты. Я беру ответственность на себя.
Так мы и поступили.
Первую карту знали в полном объеме только я, Черемных, Самойленко и Бруниниекс, командующий ТуркВО Максимов и его начштаба генерал-лейтенант Кривошеев Григорий Корнеевич.
«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».
Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.
Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.