Прага - [163]
— Ты заходил к Имре попрощаться?
— Да, мамочка, я попрощался. Знаешь, его хваленые «коммуникативные умения», — Чарлз выпускает руль, чтобы показать кавычки, и пикап виляет в медленный ряд, — сильно преувеличены. То есть я спросил его: «Имре, правда ли, что, если исключить существенные флуктуации в стоимости форинта — и перебейте меня, если они кажутся вам более или менее вероятными, чем мне, — стоимость венских владений издательства относительно его венгерских владений со временем будет только постепенно возрастать, даже если предположить, что в течение десяти лет Венгрию примут в Европейское сообщество, или нет?» И, знаешь, он моргнул два раза, а это, как мне сказали, значит да.
Последние строения Пешта приблизились, пролетели мимо, уступили место однообразному жужжанию линий электропередачи и изгородей, прерываемому нетерпеливыми изумрудными знаками, каждый из которых, поправляя своего предшественника, сообщает, как далеко затаился аэропорт.
— Будешь скучать по Будапешту? Тут ведь был твой большой триумф?
— Нет.
— Нет, правда. Будешь?
— Правда? Нет.
— Да ладно тебе. Тебе не грустно уезжать? У тебя должны быть какие-то чувства к… к…
Джон сбивается, Чарлз сигналит и выразительно бранится на оплошность другого водителя.
— Надо признать, ты меня слегка разочаровываешь, Дж. П. Когда мы познакомились, у меня были на тебя большие надежды, но послушать тебя теперь… Ты позволил себе стать одним из этих унылых жалких попрошаек, которые бродят повсюду и умоляют других разделить их чувства. Ты гнусный жалкий попрошайка чувств, гремящий кружкой. Миру больше не нужны разговоры о чувствах. Это не здоровый курс; в этом нет пользы. Уж поверь мне. Я с этим разбирался. Я уделил этой теме немало весьма основательных размышлений. Люди, которые говорят о своих чувствах, ничтожны. Я не сторонник подавления, но правда — чувства никак нельзя принимать всерьез. Уж поверь, это лучший совет, который я могу тебе дать как друг. — Чарлз задумчиво постукивает по рулю в такт какому-то брит-попу, что пробивается сквозь помехи на средних волнах. — Ты во многом похож на меня, знаешь, как и все, кого я встретил в стране гуннов. Минус моя сосредоточенность и готовность платить цену. И минус харизма, конечно. Факты таковы — и это научные факты, Джон, — чем меньше говоришь о чувствах, тем меньше их замечаешь, и наконец становишься всамделишным человеком, а не каким-то комком чувств, который целыми днями скачет и разглядывает собственную задницу — Чарлз оборачивается к Джону, и машина виляет вправо. — Но ладно, маленький попрошайка, ладно, вот тебе они, мои прекрасные чувства: я тут всё ненавижу, ненавижу этот замызганный городишко, ненавижу венгров, старик, и всю их сраную жалкую недоделанную коррупцию и лень, и это отношение, которому они с рождения учат детишек: что мир должен их спасать, потому что история так крепко их пришибла, и что их все время предают, и все остальное. Меня просто убивает нытье этих людишек. Венгры — все до одного — это кучка…
— Ты тоже венгр. Ты. Тоже. Венгр.
— Это некрасиво, Джон, После того, как я только что пытался тебе помочь.
Подъезжают к грузовому терминалу «Свисс-эйр», Джон остается пристегнут к пикапу, а Чарлз выскакивает и начинает трудовые переговоры особой разновидности: одну за другой кладет десятидолларовые банкноты в открытую ладонь грузчика в фартуке, тем временем строго его инструктируя. Когда подходящая сумма наличных заполняет ладонь рабочего (он даже качает рукой вверх-вниз, будто взвешивая), прочая работа на терминале временна замирает; вся бригада из четверых мясистых грузчиков (в алых фартуках с белыми крестами на груди) взламывает пикап и бережно сносит Чарлзовы вещи в тележку. Любовно навешиваются ярлыки, быстро идет оформление бумаг. Рукопожатия со всеми. Еще несколько Гамильтонов.
— Знаешь, на что я буду оглядываться с умилением? — спрашивает Чарлз, когда оранжевый пикап, заметно облегчившись, визжит на развороте и мчит по дороге к пассажирскому терминалу. — Потому что ты прав. У меня останется одно дорогое воспоминание. Воспоминание, которое, по-моему, содержит всё — мой личный опыт, но и символическое обозначение того, через что прошла эта страна, пока я тут был. Даже больше — панораму эпохи моего поколения. Миг, в котором слилось это все, — его руки движутся в величественном и неопределенном жесте, — то, о чем я буду рассказывать моим детям, если мне удастся его достоверно передать. То есть я знаю, что я не великий говорун. Я простой бизнесмен. Но знаешь, что это был за момент, Джон? Смешно — видеть, как это происходит, и знать, что вот этот миг ты будешь хранить в сердце, всегда будешь хранить. Знаешь, какой? Когда те две невозможно страхолюдные девки из-за тебя сцепились. Раньше я никогда не видел, как дерутся страшные тетки. Это было свежо.
Джон крутит настройку приемника в безуспешной охоте за чистым сигналом. Сквозь туман прорезывается голос австрийского диджея, который что-то бормочет поверх песни. Чарлз выстукивает ритм на руле, пикап замедляет ход и занимает место в урчащей очереди.
— Я примеривался не говорить родителям, что возвращаюсь в Нью-Йорк. Думал, не нанять ли тебя писать им здесь письма от меня, рассказывать, как мне тут нравится. Что я решил подать на гражданство. Взял в жены хорошенькую гуннскую девчонку. Поселился в детской квартире отца в первом округе. Посылать фальшивые фотографии, которые умеет делать твоя лысая подружка, типа, я с детишками на пикнике на острове Маргариты. А я все это время буду дома, как белый человек, стоять в очереди в «Забаре». Но, к сожалению, ты меня прославил, так что теперь они будут сидеть у меня на диване и тарахтеть про блестящий Будапешт тридцать восьмого года. — Чарлз проползает несколько футов, берет парковочный талон, засовывает в козырек лобового стекла. И смеется — непривычно, грустно: — Я тебе говорил, что я у них второй ребенок? Я родился после того, как умер первый. Матьяш. Он умер от лейкемии в четыре года — долгая и страшная смерть. До сих пор в доме повсюду его фотографии. Я с этим вырос. Всегда чувствовал, не знаю даже, как… будто от меня ждут… — Чарлз сосет губу и въезжает на стоянку между двумя «трабантами». Неподвижно сидит, глядя в лобовое стекло.
1922 год. Мир едва оправился от Великой войны. Египтология процветает. Говард Хартер находит гробницу Тутанхамона. По следу скандального британского исследователя Ральфа Трилипуша идет австралийский детектив, убежденный, что египтолог на исходе войны был повинен в двойном убийстве. Трилипуш, переводчик порнографических стихов апокрифического египетского царя Атум-хаду, ищет его усыпальницу в песках. Экспедиция упрямого одиночки по извилистым тропам исторических проекций стоит жизни и счастья многих людей. Но ни один из них так и не узнает правды.
1880-е, Лондон. Дом Бартонов на грани коллапса. Хрупкой и впечатлительной Констанс Бартон видится призрак, посягающий на ее дочь. Бывшему военному врачу, недоучившемуся медику Джозефу Бартону видится своеволие и нарастающее безумие жены, коя потакает собственной истеричности. Четырехлетней Ангелике видятся детские фантазии, непостижимость и простота взрослых. Итак, что за фантом угрожает невинному ребенку?Историю о привидении в доме Бартонов рассказывают — каждый по-своему — четыре персонажа этой страшной сказки.
1601 год. Королева Елизавета I умирает, не оставив наследника. Главный кандидат на престол — король Шотландии Яков VI, но есть одна проблема. Шпионы королевы — закаленные долгими религиозными войнами — опасаются, что Яков не тот, за кого себя выдает. Он утверждает, что верен протестантизму, но, возможно, втайне исповедует католицизм, и в таком случае сорок лет страданий будут напрасны, что грозит новым кровопролитием. Время уходит, а Лондон сталкивается с практически невозможным вопросом: как проверить, во что по-настоящему верит Яков? И тогда шпион королевы Джеффри Беллок находит способ, как проникнуть в душу будущего короля.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
В «Милезии», модном публичном доме Афин, обнаружен труп влиятельного политика Анита — одного из главных обвинителей философа Сократа, чьи идеи, как принято считать, подрывали сами основы государства. Подозреваемых несколько — скандальный комедиограф Аристофан, врач Диодор, сын покойного Антемион и гетера Необула. У всех — веские причины желать смерти политика. Но кто бы ни совершил это деяние, в проигрыше окажется хозяйка «Милезии» Аспазия, а этого ее друг софист Продик допустить не может — и потому берется за расследование, которое столкнет его с кровавой изнанкой политической жизни Афин.Необычный историко-криминальный триллер испанского писателя Игнасио Гарсиа-Валиньо «Две смерти Сократа» — впервые на русском языке.Предуведомление координатора проектаИдеи могут убивать.
XIX век на исходе. Нью-Йорк, уже ставший вселенским Вавилоном, потрясен чередой неслыханных доселе зверств. В городских трущобах убивают детей, и увечья, которые наносят им, от раза к разу все изощреннее. Исполняется некий кровавый ритуал, а полиция не способна решить эту жуткую загадку. Будущий президент США Теодор Рузвельт собирает группу специалистов, для которых криминальные расследования — дело такое же новое, как и для профессиональных детективов. Так на сиену выходят выдающийся психолог-алиенист Ласло Крайцлер, репортер уголовной хроники газеты «Таймс» Джон Скайлер Мур, первая» истории женщина-полицейский Сара Говард и детективы сержанты братья Айзексоны — сторонники нетрадиционных методов ведения следствия.
В блистательном продолжении мирового бестселлера «Алиенист» Калеб Карр вновь сводит вместе знакомых героев — Ласло Крайцлера и его друзей — и пускает их по следу преступника, зловещего, как сама тьма. Человека, для которого не осталось уже ничего святого.
Таинственной мумии – 33 века. У нее смяты ребра, сломаны руки, изрезаны ноги, а между бедер покоится мужской череп. Кто была эта загадочная женщина? Почему ее пытали? Что означают рисунки на ее гробе? И почему она так похожа на Нефертити?..Блистательный медицинский иллюстратор Кейт Маккиннон, в которой пробуждается «генетическая память», и рентгенолог Максвелл Кавано, египтологи-любители, вместе отправляются в далекое прошлое на «машине времени» современных технологий – чтобы распутать клубок интриг и пролить свет на загадку, что древнее самих пирамид.