Поздняя любовь - [3]

Коза!

Кто-то запер ее в часовне. Коза заблеяла, и страх мой пропал. Заглянул в ее убежище. На полу лежало сухое сено. Я захватил охапку и постелил на две иконы, снятые со стены…

Беловолосый отпил ментоловой, зеленой, словно молодой клевер, хлопнул ладонью по столу. Я ждал, что он поднимется и уйдет, но он, помолчав, вновь заговорил:

— Ты можешь подумать: какое тебе дело до всего этого? Запутался в жизни, стал посмешищем, а теперь хочет оправдаться, морочит голову бабушкиными сказами, какими-то козами в часовне. Ты молодой, можешь думать что угодно. Но я тебе рассказываю это потому, что кому-то должен рассказать… Таково было мое первое неприятное возвращение в село. Подробно вспоминаю об этом, чтобы ты понял, где я ошибся. Так вот, если бы то возвращение в село было бы иным, может, я не дошел бы до нынешнего положения. Видно, святые, которых я подложил под себя, не простили мне своего унижения, заставили совершать торопливые мальчишеские поступки. Но это ради шутки… В ту ночь коза не раз вынуждала меня своими прогулками просыпаться. Она стучала копытцами по каменному полу, словно женщина острыми каблучками. Проснулся рано, весь промерзший. Утренний туман с болот проник через узкое оконце вовнутрь, казалось, часовня была полна молочного дыма. Я вышел, когда солнце только что поднималось из-за Трыцовского холма. Сидел и думал, что делать, куда податься? Аисты уже прогуливались возле камышей в поисках завтрака. Какая-то серая птаха, может, водяной бык, не знаю, всколыхнула тростник. Вот пастухи уже выгнали стадо на верхний луг. Я знал, что у них в сумке еда, но идти было далеко. Я надеялся разжиться хлебом и салом, когда они придут к ручью за водой. Придется выжидать, когда старик уйдет на работу. Тогда проберусь в дом, запасусь на несколько дней пищей, а потом — куда глаза глядят. От отца я ничего не ждал и не хотел. Я уж не маленький, чтобы утешать себя. Но голодным далеко не уйдешь. Не ужинал, да и позавтракать было нечем

Высохла роса на луговой траве, черная кандра распрямила стебли, когда вдалеке я увидел девушку. Пригляделся — Тина! Подошла, узнала меня — смутилась. Не ожидала увидеть тут, да и не знала, что я вернулся. Пришла, чтобы выпустить козу. Вчера вечером мельник запер ее в часовне, и теперь, идя на мельницу, Тина, по наказу отца, должна была выпустить козу. Перехватив мой голодный взгляд, Тина опустила передо мной свою сумку. Я не заставил себя упрашивать. Хлеб и сало показались мне необыкновенно вкусными. Наевшись, я неожиданно для себя стал хвалиться ссорой со стариком. Тина смотрела на меня, не скрывая своего восхищения. Наверно, в ее глазах я был героем. Поборов нерешительность, она спросила:

— А что теперь будешь делать?

— Работать…

— Где?

— Где угодно.

— Тут, в селе?..

— И тут, и в другом месте…

Эти планы возникли как-то сразу, сами по себе. Но все обернулось иначе. Работу я не нашел. И если бы не Тина, которая носила мне еду, пришлось бы вернуться к старику. Летом еще можно было жить: фрукты, помидоры, дыни. К осени я все же сумел устроиться на строительстве шоссе. Дробил камни для покрытия. Ах, как нужны были мне деньги! Я задумал жениться на Тине, мы уже были близки с ней. Отец отказал, и тогда Тина взяла да и убежала со мной. Перехватили нас в соседнем селе, на стройке. Меховщик долго упрямился, но, когда начались морозы, уступил, разрешил нам поселиться на мельнице. Старый мельник получил расчет, и некому было теперь следить за жерновами, принимать помольцев. А луг перед мельницей был забит телегами с зерном для помола. Отец Тины взял меня не как желанного зятя, а как батрака и всячески избегал. И только когда у нас родилась первая дочь, он разрешил Тине переселиться в дом. Понятно, я сделался в доме нежеланным призраком. Если я не садился, то не от кого было ждать приглашения. Попробовал пожаловаться жене. Она, не подумав, огрызнулась: «А ты хочешь, чтобы тебя на руках носили?» Прикусил язык, разозлился. Пробовал оправдать ее поведение заботами о ребенке, но не тут была собака зарыта. Чутье подсказывало: в ней что-то изменилось. Да, я уже был в ее глазах не прежним героем, а всего-навсего человеком без родословного корня. Потом родилась вторая дочь, третья. Меховщик сходил с ума. Он ждал наследника, а, как назло, у нас родились только девочки. Я слыхал, как он заглазно бранил меня. Но однажды выругал матом. Я вскипел. Чуть не пристукнул его сошником, хорошо, что он успел спрятаться за амбаром. А Тина не защитила меня, а встала на сторону отца. Что же, понять ее было можно, но простить? Пробовал увещевать, а она свое: если бы ты был настоящим человеком, отец не выгнал бы тебя… И куда я смотрела… Я… Вижу: плохи мои дела. Говорю себе: терпи, Костадин, да помалкивай… Тут шутки плохи…

Так жил, пока немцы не бросились топтать украинские степи. Терпел, все терпел. Радио гремело победными маршами. Отец Тины стал видным человеком в общине: старостой. Это еще больше развязало ему руки. Он не мог терпеть меня на своем дворе. Я стал пропадать на мельнице. Там и жил. Это оказалось буквально находкой для подпольщиков. Здесь можно было скрыть нелегальных, принять связных. Они приезжали на телегах, колеса которых были замотаны соломой, чтобы не стучали. Я встречал этих людей у шлюза, тут мы договаривались обо всем, и темнота поглощала их И нас, конечно, не раскрыли, если бы не тесть. Он приказал следить за мной. И хотя я был осторожен, они напали на след. Однажды телега подпольщиков сломалась. Мешки, которые они везли, пришлось выгрузить и спрятать в небольшой роще за холмами. Их обнаружили. Я узнал об этом случайно. Зашел навестить своих девочек, когда во двор неожиданно ворвался мой тесть и, не подозревая, что я рядом, крикнул своей жене, чистившей хлев: