Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1 - [325]

Рабочей сосредоточенной тишины как не бывало. Студенты вскакивают с мест, подбегают к Карпову и, убедившись, что он не врет, опрометью бросаются к двери.

– A кто же автор? – кричит кто-то с порога. – Как название?

– Зарьян!.. Ге-Эм Зарьян!.. «О природе вирусов»!

И вот теперь «Степан и Таня лихорадочно перелистывают книгу, и чем больше они вникают в ее смысл, тем больше проникаются к автору чувством уважения. Да, такие открытия бывают раз в сто лет». Пастер поруган – «сто лет назад Парижская Академия наук присудила премию знаменитому микробиологу Пастеру за то, что он доказал невозможность самозарождения жизни на земле в наше время… И вот теперь советский ученый доказал, что, в конце концов, премия была присуждена Пастеру незаслуженно. Опыты профессора Зарьяна…»

Некоторые студенты впали в нигилистический раж: «– А, Пастер, Пастер! – пренебрежительно махнул рукой Карпов. – Он задержал развитие микробиологии на сто лет!.. Правда, Степан?» Но Степан как выдержанный советский студент объяснил опасность подобного нигилизма: «Разве то, что Зарьян доказал наличие живых микроорганизмов в пенициллине, считавшемся стерильным, заставит нас отказаться от этого препарата? Ведь дело не в этом, друзья! Дело в том, что теория Зарьяна – новый шаг познания. Профессор Зарьян впервые дал настоящее материалистическое объяснение наблюдаемым фактам».

Попутно Степан сообщает сокурсникам, что заслуги Пастера действительно преувеличены, поскольку вирусы были открыты еще при его жизни, разумеется, в России: «в тысяча восемьсот девяносто втором году русский ученый Ивановский открыл вирусы и первым выделил кристаллическую форму вируса табачной мозаики. Позже многие из вирусов растений были выделены в кристаллическом виде. Но укоренилось мнение, что вирусы болезней животных в кристаллы не превращаются. И только вот теперь профессор Зарьян…» Предложения сыплются от студентов одно за другим. Из самых экзотических:

Для того, чтобы растение жило и развивалось, нужен азот. Азот из воздуха добывают специальные бактерии, которые размножаются на корнях бобовых растений. Чтобы обогатить почву азотом, мы специально сеем бобовые там, где можно было бы сеять пшеницу, например… A теперь представьте: по способу профессора Зарьяна мы готовим тысячи и тысячи тонн кристаллического порошка азотобактерий и вносим его в почву… Можно будет снимать невиданные урожаи – это будет мое лучшее бактериологическое удобрение!

Степан лишь напоминает своим друзьям: «Вот мечтаешь создать бактериологическое удобрение, а фашисты только и думают о том, чтобы изготовить против нас тысячи тонн бактерий чумы. Нет, такие открытия пока что надо держать в тайне». Открытие Зарьяна показало, как микробы превращаются в вирусы и разные вирусы оказываются лишь стадией, на которой находятся различные микроорганизмы. Поэтому происходят бесконечные переходы одного в другое. Этими переходами, как показал Лысенко, можно управлять, поскольку, согласно Лепешинской, жизнь существует на доклеточном уровне. Эта невероятная биология и приводит героев романа к их открытию, настоящему «торжеству жизни».

Они работают над созданием вакцины от рака, но им приходится бороться с опасным врагом Великопольским, который утверждает, что рак – наследственное заболевание. Это вступало в конфликт с «мичуринской биологией», поэтому «он не отрицал и влияния внешней среды на организм, – после разгрома формальных генетиков утверждать противоположное было невозможно, – но это влияние он сводил к ускорению или затормаживанию неизбежных раковых процессов». Разумеется, наши герои не могли смириться с такой теорией. И вот студент Рогов бросает вызов профессору, публично заявляя, что его теория ошибочна, потому что «раковый вирус, сохраняющийся в половых клетках и передающийся в наследство, это тот же ген вейсманистов, формальных генетиков… Вы считаете организм пассивной средой. Это противоречит учению Павлова и мичуринской микробиологии». Заявление Великопольского о том, что все его высказывания подтверждаются фактами, парируется другим студентом – секретарем комсомольской организации института, сталинским стипендиатом, имеющим собственные научные работы: «Факты можно толковать по-разному, но ваша теория неправильна, мало того – вредна!» Дискуссия эта продолжается в романе страницами, но аргументация, изложенная здесь, как будто списана у Лысенко и Лепешинской. Выводы противника неверны не потому, что они противоречат фактам, которые «можно толковать по-разному», но потому, что они «противоречат учению Павлова и мичуринской микробиологии». И наконец, куда более страшная вещь для научной теории, чем быть «неверной», – это быть «вредной».

Наши герои, напротив, создают полезную теорию. Для этого в романе появляется старый профессор, который еще до революции обнаружил т. наз. «болезнь Иванова», которая делала ее носителя невосприимчивым практически ни к одной другой болезни: ее вирус разрушал вирусы других видов в живом организме. Из него можно создать вакцину против рака. Теперь Степан Рогов ищет вирус болезни Иванова и находит ее у боцмана английской шхуны, которого он случайно встречает в Ленинграде. За все имеющиеся у Степана деньги, часы, личные вещи тот соглашается сдать кровь, и из этой крови Рогову и его друзьям удается создать вакцину против рака. В полном соответствии с описанными в эти годы в научных журналах чудесами, герои проделывают те же операции, что и реальные профессора провинциальных вузов. Подобно тому как у ереванского профессора Мелконяна в стеклянном сосуде с формалином, где хранился образец ленточного червя, извлеченного из большеберцовой кости человека, после многих лет начали появляться живые, растущие кости, герои романа Дашкиева выращивают живые организмы в банках: