Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1 - [322]

Чебаков и дочь Картавина Лида придерживаются взглядов Лепешинской и Бошьяна, а Шавин-Муромский является их противником… Он вовлекает молодую жену Картавина в интригу против Чебакова, убеждая ее в том, что только она может спасти мужа от позора: «Картавин рискует остаться в одиночестве, ибо, по моим сведениям, комиссия склоняется на сторону Чебакова… Чего он ждет? Чтобы девчонки-аспирантки говорили: „Картавин провалился“? Уйди немедленно и хлопни дверью».

Все в пьесе ведут «битву за Картавина» – выдающегося ученого, который держится за старое, боясь, что новые веяния в науке подрывают его авторитет:

Как все это надоело! Новаторы, экспериментаторы… Я… я, потративший сорок лет жизни в борьбе за чистоту научной микробиологии, обязан теперь в Ученой комиссии с серьезным видом наблюдать сомнительные фокусы какого-то кандидата. Что ему алтари, построенные из бриллиантов мысли! Святость незыблемых законов! Что ему я и вся наука вообще! Но я начинаю верить, что этот Чебаков может произвести впечатление, смутить умы. Он своими новыми вакцинами вылечивает зараженных собак, и они не подыхают. Должны подохнуть, но не подыхают… несмотря на то, что ненаучно…

На призывы Картавина опомниться («Молодой человек, на кого вы руку подымаете? Луи Пастер! Основатель научной микробиологии. Гений!») Чебаков отвечает, что хотя «гений работал на чердаке в Париже с таким микроскопом, какими у нас теперь не пользуются даже школьники», он тем не менее «не запрещал науке развиваться дальше. Ведь если великие ученые до нас все сделали, то микробиология – наука мертвая и микробиологам остается разводить чумных бацилл, чем сейчас и занимаются некоторые западные, с позволения сказать, ученые».

В пьесе доказывается, что противники «передовой науки» – это либо несостоявшиеся, либо исписавшиеся, либо просто бездарные ученые и проходимцы. Поэтому Чебаков более всего удивлен тем, что Картавин отказывается признавать его открытия:

Когда я вас увидел, как говорят, в зеркале ваших трудов, то убедился, что вы, Картавин, как вы есть в действительности, не можете становиться поперек дороги новому… Не можете принципиально! Не можете отрицать диалектики живых процессов в науке, обществе, повсюду! Не вяжется, не вытекает, нелогично… Вы не тот тип человека и ученого… И дальше, шире, если хотите, в масштабе мировой борьбы двух лагерей вы опять-таки не можете занять иной позиции, кроме передовой, советской, прогрессивной.

Если с Шавиным-Муромским все понятно («Боже мой, я же понимаю, что Шавин должен вскоре баллотироваться в Академию, а его последняя научная работа вся состоит из старых латок столетней давности! Он дрожит при мысли о новых молодых ученых»), то почему же столь выдающийся ученый, как Картавин, оказался противником «нового»?

Сам он объясняет все задетым честолюбием: «мои вчерашние труды насквозь опровергаются вашими сегодняшними взглядами. Вы как же думаете, что я и многие другие должны мгновенно отречься от своих убеждений по вашему приказу? A мне прикажете мыть посуду у вас в лаборатории? Учиться у товарища Чебакова новому познанию жизни? Все мои научные труды, все книги – на помойку? Меня в тираж? Вы думали об этом?» Чебаков трактует эти откровения по-своему: «Вы против нового не потому, что являетесь его принципиальным противником… Нет! Вы боитесь. Боитесь потому, что у вас не хватит мужества признать, что вы отстали». Зять Картавина более прямолинеен: «Картавина я понимаю: погряз в своем довольстве… к тому же поздняя любовь, жена-красавица… Денег стало требоваться больше. Все это, брат, влияет, что там ни говори. Окружил себя бездарностями, они его всячески превозносят и вертят им как хотят. А Картавин по своей доброте и, значит, дурости этого не понимает».

Единственный, кто говорит Картавину правду в лицо, – парторг института Чирская: «У Чебакова нет авторитета, у него есть научные факты. У вас есть авторитет и нет научных фактов. Я тысячу раз уверена, что новое победит, а вы останетесь и без авторитета и без фактов». Но именно с фактами и происходит заминка. Картавин отказывается их видеть:

Чирская (Картавину). Но вы стоите перед живыми фактами и отрицаете… Вы ответьте: откуда у Чебакова берутся микробы?

Картавин (резко). Из воздуха! Из грязи! Лаборантка плохо работает, неряшливо… или, может быть, очень хорошо… так что вы и не узнаете, как появляются у них микробы.

И даже уже помирившись с Чебаковым в финале пьесы, Картавин все равно с трудом примиряется с фактами: «Я действительно четыре месяца убил только лишь на то, чтобы самому убедиться: из грязи или не из грязи получает микробов Чебаков! Я утверждаю – не из грязи». На вопрос о том, почему он не хотел видеть факты, Картавин отвечает: «Хотел и… не хотел. Такая вещь тебе понятна? Мог видеть – и не хотел увидеть. Не хотел – и увидел, я никому не верю, кто мгновенно перестраивается и сразу видит все, чего час тому назад не видел. Я четыре месяца убил на то, чтобы избавиться от своего сомнения». Но, даже избавившись от сомнения, Картавин заявляет Чебакову: «Все равно вы преувеличиваете бесконечность жизни, вернее – вы ее выдумываете там, где ее нет». Но жизнь берет свое и сторонники нового знают, что Картавин теперь тоже на их стороне: «Куда вы от нас уйдете? Мы всюду вас найдем. Мы, выражаясь высоким стилем, – жизнь. От жизни никуда не денешься».