Позади фронта [= Полевая жена] - [32]

Солдат хрястнул затвором и выстрелил в воздух.

— Это еще что?!

— Да вы послушайте: кругом палят.

В самом деле, в разных местах над городом небо исполосовали следы трассирующих пуль. Треск приносился как во время боя. Кто-то стрелял даже внутри расположения БАО, и Копылов направился туда.

Что-то непривычное, позабытое было в этой ночи. Федор оглянулся — и понял. Десятки окон ярким светом хлестали в темноту. Вера Попова носилась уже по второму этажу и везде срывала маскировку — в проемах окон четко виднелась ее фигура.

Копылов шел на выстрелы, ему были видны выплески пламени из ствола автомата, направленного вверх. Стрелял командир автороты капитан Проданец. Долговязый, сутулый, сгорбившись и расставив ноги, он методично пускал в небо длинные очереди. Старшина Бураков деловито подавал ему заряженные магазины, опорожненные рожки запихивал за голенища сапог.

Проданец узнал подошедшего Копылова.

— Слыхал: победа! — сказал он, не прекращая стрельбы. — Дежуришь? Идем ко мне — спирт есть. Сейчас вот обойму кончу.

Весь день девятого мая по шоссе мимо штаба БАО куда-то на запад двигались войска, подчиняясь приказу командования. Казалось, закрученная пружина не могла остановиться вдруг, и пока завод не вышел до конца, моторизованные колонны будут продолжать движение. Все роды оружия проходили, как на параде.

Все, кто был свободен, толпились у обочины: нельзя было оторваться от непрестанного потока машин, транспортеров, танков, орудий и огромной массы людей, переодетых в безликую форму цвета войны — хаки. На дороге возникали пробки, и движение ненадолго стопорилось.

— Воронежских нету? — выкрикивал кто-нибудь из машины.

— Сибиряки-иркутяне, ко мне! — вопил второй.

И пошла разноголосица:

— Из Гомеля я!

— Кировские — вятские, кто?!

— Тамбовские, тамбовские!

— Одесса-мама! Одесса-мама!

Молоденький казах, вытянувшись на цыпочках, молча бегающим взглядом высматривал, не видать ли своих.

Опять взревели моторы — и людская река потекла дальше.

— С победой! — Улыбающийся солдат в замасленной пилотке свесился из кузова, протягивая фляжку, будто намеревался чокнуться, и сам отпил глоток. Спирт тек по подбородку, солдат рукавом вытер губы и отдал фляжку молоденькому ефрейтору. На том все было не по росту: тощая цыплячья шея высовывалась из просторного воротника гимнастерки. Ефрейтор хлебнул и поперхнулся, потешно выпучил глаза — машина с ними проехала мимо. Следом «виллис» на прицепе тащил сорокапятку. На стволе пушки двое примостились верхами лицом друг к другу и напоказ, для публики, чокались пустыми фляжками…

И опять другие машины и транспортеры поползли мимо, и разноголосый шум не прекращался на шоссе.

Копылов уходил ненадолго в штаб, в автороту, завертывал по пути на рацию и снова приходил за ворота — движущийся поток неодолимо тянул к себе: все время была надежда встретить знакомого.

Тут же сбивались в группы по трое-четверо невесть куда и откуда бредущие люди с разноцветными повязками на рукавах: поляки, болгары, итальянцы, венгры, чехи, голландцы, румыны — вся Европа была перебуторена. Им выносили пить, давали сухарей и хлеба; расспрашивали, мешая русские, украинские и чужеземные слова. То были пленные и освобожденные из лагерей, но больше согнанные со всего света в Германию на работу: кто батрачил на немцев, кто отбывал повинность на заводе, шахте…

Всюду раскиданы стреляные гильзы от крупнокалиберных патронов — они с треском выстреливались из-под колес грузовиков. У обочины под солнцем накалялись сваленные в кучи фауст-патроны. Они вдруг стали никому не нужны.

Двое парней, черноволосых и по-цыгански большеглазых и кучерявых, в пропыленных пиджаках расселись на фауст-патроны, грызли сухари, запивая водой из солдатского котелка. Боец, из чьего котелка они пили, толкался подле. Он выступал толмачом, по своему растолковывал жесты и улыбки итальянцев.

— Братья они: один сидел в лагере, другой — в плену. Встретились вот только, на дороге — домой пробираются. — Солдат явно врал, что парни братья, что один из плена, другой освобожден из лагеря — сам он по-итальянски не понимал ни слова, а итальянцы не знали русского — но ему сильно хотелось, чтобы эти двое были братьями.

Среди невообразимого людского скопища каждый был захвачен всеобщим возбуждением и радостью. Как никогда прежде, люди тянулись друг к другу, жажда слитности овладела всеми враз.

Копылов, потрясенный, измотанный этим чувством, бродил от одной кучки к другой. Внутренне он никак не отделял себя от остальных. Казалось, в этот день не могло быть ни личных распрей, ни личных бед — все общее.

Катерина тоже во всякую свободную минуту прибегала на шоссе. На ней поверх гимнастерки новый клеенчатый передник — трофей из бывшей столовой для немецких солдат. Она тоже пьяна от возбуждения, выставив живот, жадно перебегает по лицам проезжающих мимо. На похудевшем лице заострились, отяжелели скулы, и вид у нее немного диковатый — все невольно замечают ее, одинокую среди толпы солдат и офицеров. Федор тоже увидел ее и улыбнулся издали — они уже давно встречались как чужие, но сегодня, в такой день, никто не должен хранить обиду — она тоже. Но Катерина не узнала его — скользнула по нему невидящими глазами: в толпе она надеялась увидеть совсем не его.