Позади фронта [= Полевая жена] - [21]

— Вот что: ты оставайся за старшего, — сказал Федор, трогая Игумнова за плечо. — Я пойду в разведку.

Это было, конечно, не лучшим решением для начальника команды — Копылов отдавал себе в этом отчет, — но ничего другого ему не пришло в голову.

— Дать тебе кого-нибудь в помощь? Хочешь, из своего взвода назначу, — предложил Игумнов.

— У тебя же во взводе одни чмошники — ни одного фронтовика. Куда уж им в разведку. — Копылов нарочно при Шурочке напомнил про фронтовиков: ведь из всех них, кроме него, никто не был на передовой.

Вначале он шел по асфальту, на ходу приготовляя пистолет. Он еще слышал, как перешептываются солдаты позади него, потом тишина замкнулась за ним. Он прыгнул в кювет и, пригнувшись, побежал вперед, словно по ходу сообщения. Слева у края шоссе из темноты выдвинулась черная тумба. Он распластался в рытвине, изготовившись стрелять. Тумба оказалась бензоколонкой. Дальше он пополз.

Он подкрадывался уже к ограде, когда позади услышал сопение. Чья-то тень мелькнула в кустах, припала к земле.

— Это я, — прошептал Багнюк.

Федор убрал палец со спускового крючка.

— Кто тебя отправил?

— Никто — сам. Вдвоем веселее будет.

— Хочешь на пулю напороться?

— Нет. Не хочу. Дома пацаны ждут.

До окон первого этажа, скрытых за жалюзи, оставалось совсем немного.

— Будь пока здесь, — прошептал Копылов и перемахнул через тихо зазвеневшую стальную решетку.

Не успел еще оглядеться, как решетка взвизгнула вторично — Багнюк прыгнул через ограду, гулко бухнув в землю каблуками.

Чужой дом совсем не походил на деревенскую избу. Наверху окна были поменьше чем нижние и почти все разбиты.

Они подождали немного, потом Копылов вбежал на крыльцо. Дверь была на замке. Они обошли вокруг.

В полуподвале под домом помещался небольшой гараж. Створки железных ворот были распахнуты. Федор посветил внутрь: старенькая легковушка без колес стояла на чурках-подставках. Вдоль задней стены тянулись полки с инструментами.

По водосточной трубе Копылов влез на карниз, чуть выступающий над первым этажом. Одно из окошек наверху было раскрыто. Оно вело в ванную. Федор почему-то был уверен, что дом пуст — тот, кто обстрелял их, давно убежал в лес — и без опаски ходил по пустым комнатам и коридорам. Только шорох бумаги под ногами да вздыбленные сквозняком гардины пугали его.

Он распахнул окно. Багнюк, держа карабин наизготовку, сторожил внизу.

— Зови остальных! Пусть заезжают — никого нет.

Все шесть машин поместились во дворе позади дома. Выставили усиленный наряд часовых и патрулей. Люди на ночь устроились в одном доме: внизу аэродромный взвод Игумнова и отделение маскировщиков, наверху — Шура Чабанец с амбулаторией и радистки, одну комнату Копылов приберег для себя.

Наскоро прибрались, повыкидывали в окна сломанную мебель. Разбросанные по всем комнатам, затоптанные еще до них белье и одежду позапихивали в пустые гардеробы. Кто-то обнаружил за батареей ношеный офицерский мундир со свастикой на рукаве.

Кроватей и диванов хватило только тем, кто должен ночевать наверху, для Игумнова и старшины Брызгалова солдаты притащили два дивана из другого дома. Остальные полегли вповалку, разостлав на полу брезенты и маскировочные сети. Было уже заполночь, поэтому все быстро угомонились. Четверых солдат, назначенных на подмену часовых, Игумнов заставил обшарить все закоулки.

— Вдруг кто прячется.

Он оказался прав: на чердаке скрывалась старуха немка и двое детей, мальчик и девочка. Малыши цеплялись за бабкину юбку, ошалело поглядывали на окруживших солдат и от страха не решались плакать. Старуха руками прикрывала головы детей и, быстро тараторила по-немецки. Вся сила, какая сбереглась еще в ее сухом костлявом теле, переместилась в светлые глаза, сверкающие испуганно и воинственно. Она быстро сообразила, кто старший, и обращалась только к Копылову. Он немногое успевал понять из ее слов. С трудом составил одну фразу по-немецки:

— Вер шиссен?

— Verstehe nicht! — поспешно воскликнула старуха.

— Вер шиссен? — повторил Игумнов и, подскочив к окну, выставил в улицу свой автомат. — Пах-пах-пах, — пояснил он.

Старуха, видимо, догадалась, о чем спрашивают, и начала быстро говорить, поясняя торопливыми жестами, будто боялась, что ей не позволят закончить.

Главное, что она хотела сказать, Копылов разобрал. Стрелял по ним немецкий обер-лейтенант. Он, раненый, отстал от своих и скрывался в доме. Когда услыхал, что русские близко, начал отстреливаться, но она прогнала его из дому, она не хотела, чтобы из-за него пострадали дети.

Куда-то нужно было поместить их на ночь, и Копылову пришлось уступить комнату, оставленную для себя.

Старая немка и хотела, и боялась поверить, что русские не причинят им вреда, не отпускала от себя малышей и продолжала твердить, что дети ни в чем не виновны, что она сама прогнала обер-лейтенанта из дому.

Копылов взял малыша на руки, чтобы поднять наверх, и ощутил ладонями тепло детского тела даже через вельветовую курточку. Ребенок неистово задрыгал ногами. Пришлось отпустить его. Мальчик тотчас уцепился за старухин подол.

Должно быть старуха решила, что русские хотят взять ее и детей заложниками взамен сбежавшего офицера. Теперь, когда Федор присмотрелся к ней, он понял: она не очень и стара — война и заботы прежде времени износили ее. Держалась она одним только стремлением защитить внуков. Видно, уже так полагалось: в войну заботы о детях доставались старухам.