Повстанцы - [23]
В тот вечер, когда управитель доложил об отказе крестьян выполнять барщину, помещик, ужиная с юристом, сетовал:
— Представьте себе, пан Юркевич, насколько развращено мужичье! Работать не желают! Я получил письмо — дочка возвращается из Варшавы. Думал очистить парк, пруд, посыпать песком дорогу, подстричь аллеи и дорожки. Вызвал на завтра село Шиленай. И что вы скажете? Отказались! И на будущей неделе пахать не хотят. Как вам это нравится?
Юрист удивился:
— Отказались?.. Кстати, пан Скродский, не то ли это Шиленай, чьи поля мы решили присоединить к имению?
— Оно самое, — подтвердил помещик. — У них пашни хорошие и близко к поместью.
Юркевич подумал и сказал:
— Отменно, милостивый пан. Это ослушание поможет нам от них отделаться.
Несколько дней спустя Галинис, работая во дворе, заметил, что четверо каких-то людей расхаживают по пашням и озимым, будто что-то тащат, нагибаются и размахивают руками. Это показалось ему подозрительным.
— Сосед! — окликнул он через забор Даубарасова зятя Микнюса. — Глянь-ка, что там за аисты на наших полосках!
Откуда ни возьмись, к ним подошел Казис Янкаускас, и все втроем встали под липой, разглядывая диковинную возню.
Вдруг Казис присвистнул и сдвинул шапку на затылок.
— Наши поля мерят панские черти! — вскрикнул он с проклятием. — Я видал, как это у Чапского делали.
Галинис и Микнюс испуганно переглянулись. Обоим, вспомнились слова Дымшяле, что Скродский намеревается отнять их землю.
— Отцу сказать, — спохватился Микнюс и прямо через забор перемахнул в свою усадьбу.
Казис Янкаускас бегом пустился по улице и всем встречным кричал, что землемеры Скродского уже мерят сельские поля. Сразу же на улицу высыпал народ. Под Галинисовой липой собрались Даубарас, Григалюнас, Бразис, Янкаускас. С другого конца села бежали Борейка, Бержинис с зятем Жельвисом, Бальсис с сыновьями. Следом за ними бросились на улицу и женщины. Все кричали, галдели.
— Мужики! — надрывался Норейка. — Выгоним со своего поля помещичьих псов! Не отдадим своей земли! Прогоним землемеров Скродского!
— Прогоним… Не отдадим! — кричали со всех сторон.
К Норейке присоединились Пятрас Бальсис с Винцасом, Янкаускас, Жельвис. Кое-кто повырывал колья из плетней, и вся толпа с угрожающими криками сгрудилась у Галинисовой липы.
Тут Пятрас Бальсис вспомнил, как в прошлое воскресенье в Пабярже один человек рассказывал, что говорит про манифест и про землю ксендз Мацкявичюс.
— Мужики! — унимая гам, крикнул Пятрас. — После царского манифеста не могут паны у крестьян землю отнимать. Кто какой землей владел в день манифеста, ту и сможет выкупить. Так и наш ксендз объяснял.
При этих словах люди снова зашумели:
— Зачем выкупать?! Земля наша! Довольно мы за нее поработали! Не отдадим!
— Ладно! — повысил голос и Пятрас. — Может, и не понадобится выкупа. Мацкявичюс говорил: пан не может теперь ни у кого землю забрать. Коли попробует, наше дело — отстаивать.
— Отстоим!.. Не отдадим!.. — кричали и стар и млад, мужики и бабы. — Прогоним прислужников Скродского со своих полей!
Чуть не все село с криками и угрозами повалило по дороге к полям, где возились управитель Пшемыцкий, юрист Юркевич и приглашенные из имения Чапского землемер с подручным.
Услышав шум и увидев приближающуюся толпу, они бросили свою работу и некоторое время удивленно глядели на дорогу.
— Что задумали эти хлопы, черт подери? — подумал вслух управитель Пшемыцкий.
Первым сообразил и больше всех перепугался юрист.
— Ради бога, пан управляющий! — бледнея, схватил он Пшемыцкого за руку. — Поглядите, они вооружены дубинами и дрекольем. Наверно, на нас идут. Нужно как можно скорее ретироваться!
Землемер был того же мнения. Но пан Пшемыцкий столько лет плеткой управлял крепостными, которые, бывало, дрожат от одного его вида, что ему нелегко было совладать со своей гордостью и позорно отступить перед орущими мужиками. Однако он вспомнил недавнее поражение на этих самых полях, и храбрость его остыла. С притворным равнодушием управитель произнес:
— Что же, господа… Работу мы уже почти закончили. Пусть вопит мужичье, а мы вернемся домой. Когда-нибудь, притом очень скоро, спущу я с них шкуру.
Четверо из поместья пошли к краю луга, где ожидала коляска. Землемер сложил свой инструмент, все сели и вдоль луга поехали в Багинай. Вслед им летели смех, улюлюканье и пронзительный свист.
Уже недалеко от поместья Пшемыцкий сказал:
— Условимся пока не рассказывать об инциденте пану Скродскому. Это слишком взволновало бы пана. Нужно хорошенько обдумать, как тут поступить.
Юркевич и землемер охотно согласились. Они знали, что помещик их высмеет и обзовет трусами за то, что, не закончив работу, они сбежали от оравы глупых мужиков и баб.
В воскресенье уже с самого обеда Бальсисы ждали возвращения дяди Стяпаса и Акелайтиса. Все село слышало про этих гостей, и многие, в особенности ребятишки, нетерпеливо поглядывали на улицу — не покажется ли там знакомая желтая бричка. Некоторые из пожилых соседей были приглашены к Бальсисам посидеть и потолковать. А иные незваными собирались к Иокубасу под каким-нибудь предлогом, а на самом деле — чтобы повидать этого пана Акелайтиса и послушать его речи. Всем было известно, что этот барин родом из крестьян, нисколько не возгордился, отлично говорит по-литовски и очень ученый.
