Повстанцы - [141]

Тут молодые, родители и сватьи наконец пробрались к ксендзу и повели его в светлицу. Ксендз всех оглядывает, здоровается, его радует, что к Пятрасу приехал двоюродный брат с товарищем. Но где же Кедулис? Никто и не заметил — когда все вскочили встречать новых гостей, старик вдоль стенки шмыгнул в садик, перемахнул через забор и поплелся домой, оставив у Бальсисов картуз с палкой.

К вечеру людей все больше, особенно — молодежи. Парни и девушки приходят и из других деревень — свадьба Пятраса Бальсиса нашумела по всему приходу. Пляски и песни в избе, в светелке и на дворе. Мацкявичюс с Дымшей уже порассказали все новости и вволю наговорились о всяких делах. Будто светлее всем стало: ксендз говорит, наступают большие перемены, жить всем станет легче. Кому другому не поверили бы, а Мацкявичюсу верят. Он-то уж знает, что говорит!

Когда стемнело, ксендз с лекарем уехали, но разгар веселья, видно, только начинался. Адомелис, Казис Янкаускас и Норейка расшевелили самых неповоротливых. А Бальсисы не пожалели хмеля на пиво, и жбаны на столе не пустуют!

Проводив почетных гостей, бросились танцевать и Пятрас с Катрите. Разве сегодня не их день? Не сбылось ли сегодня их заветное желание? Увидев, что молодожены пошли в пляс, музыканты еще проворнее взмахнули смычками. Все старались пробраться в светлицу — потанцевать вместе с молодыми или хоть полюбоваться, стоя у стенки.

Когда музыканты и плясуны устали, со двора прибежал Адомелис и, словно в испуге, крикнул:

— Двор горит!

Все выбежали. На шестах изгороди, на воротах, в приклетке, у сушильни и навеса мерцали алые огоньки. Все ахнули — так красиво светились они в ночном мраке. А ребятишки не выдержали и разболтали, что Казис, притащил мешок бураков с вырезанной мякотью, вставил туда сальные свечечки, зажег, а детвора рассовала их повсюду, чтоб получилось красивее. Как в сказке, выглядел двор Бальсисов в вечер свадьбы Пятраса и Катрите.

А молодые незаметно ушли в садик и сели в сторонке на лавочку, которую Пятрас весной сколотил под вишнями. Как тут спокойно после этих плясок и песен, чада и шума! Ночная прохлада приветливо ласкает разгоряченные лица, в бесконечной небесной высоте горят мириады звезд, а эти красные огоньки мерцают так сиротливо и убого, что Катрите захлестывает непонятная грусть.

Пятрас взял ее ладонь, привлек к себе и спросил:

— Рада ли, Катрите, что теперь ты моя и никто уж нас не разлучит?

Она тихо шептала:

— Очень рада, Петрялис. Только не знаю, отчего тоска гложет сердце. То ли, что батюшка неласков, то ли, что уезжать мне в далекую сторонку?

— Все девушки, как замуж идут, грустят и плачут, — утешал ее Пятрас. — А чужой сторонушки не бойся. И там свет не без добрых людей. И не одна будешь, ведь я с тобой. А еще говорила, что нужды не боишься?

— Нужды не боюсь. Боюсь только тебя лишиться, — вымолвила она дрожащим голосом.

— Ну, что ты… Я здоровый, крепкий. Дубиной меня не перешибешь.

— Слышала я, ксендз опять толковал про восстание. Верно, это — как на войне. Гибнут люди от сабель, от пуль. А ты бы пошел, Петрялис, коли начнется? — сорвался с ее уст тревожный вопрос.

— Пошел бы, Катрите, — коротко и твердо отвечал Пятрас.

— И мне прежде казалось, что тебе надо идти. А теперь страшно подумать!

— И на войне не все гибнут, — утешал ее Пятрас. — А восстание — не война. Говорят, и войско взбунтуется. Не пойдут солдаты против народа. А нам нужно восстать! Землю получим, Катрите, будут у нас свои книги, газеты, школы. Везде сможем по-литовски сговориться. Своя власть будет.

Но зловещая и назойливая мысль не оставляла Катрите.

— Все это хорошо, Петрялис, но что, коли я тебя потеряю, — твердила она.

— Ну, что ты! — успокаивал ее Пятрас. — Пойдем-ка лучше в избу. Прохладно становится.

В светлице с ней захотели потанцевать и Юргис, и Адомелис, и Казис, и Норейка, и еще не один из друзей и соседей. Ведь сегодня ее свадьба и проводы в дальнюю сторонку!

Когда Юргис вывел Катре плясать, Пятрас опять вышел из избы. Хотелось побыть наедине. Смутная тревога тоже сжала ему сердце. Он повернул в палисадник, но какой-то человек преградил дорогу.

— Свадьбу играешь? — заговорил незнакомец. — А меня не позвал.

— Юозас! — воскликнул Пятрас.

— Он самый, — ответили из темноты.

— Как же это ты?.. Так нежданно!..

— А я везде нежданно. Такое у меня ремесло… Как волк из-под куста…

— Идем в избу, — смущенно и почти сконфуженно приглашал Пятрас. — Никто тебя не тронет. Пива выпьем, потолкуем. Не скоро еще увидимся.

— Скажи лучше — никогда! — поправил его Пранайтис, отворачиваясь к темному саду. — А в дом не пойду. Для незваных и лавки не сколочены. Отвык я от светелок. Еще вшей разведу…

Пятрас даже зубы стиснул — так больно ему стало от этих слов.

— Да брось ты такие шутки… — старался он совладать с собою.

Пранайтис как-то хрипло засмеялся:

— Эх, братец! Я и не так еще умею почудить… От моих шуток кое у кого кишки перевернутся, и язык через темя вылезет, и все дьяволы в пекле загогочут!.. А это что! Ко вшам я привык. Они в беде никого не оставят.

Оба сели на ту же скамейку, где Пятрас сидел с Катрите. На небе по-прежнему мерцало множество звезд, во дворе все так же поблескивали убогие багровые огоньки, только в светлице надрывались скрипки, дробно бил бубен и глухо гремел пол под ногами плясунов.