Повстанчик - [2]
Слышал Ларька, как отец впотьмах вздыхал да ворочался, а мать всхлипывала, плача.
На утро старшие, все трое, как будто с оглядкой ходили, а Якова так и не было. Дед на рыбалку поехал, впервые не взяв Ларьку. Как ни просился тот, — неумолим был дед. Заметил Ларька, что с того дня больно часто стали дед с отцом на рыбалку ездить и даже мать иногда ездила, будто бы рыбу пластать.
В селе же Камышах, где жил Ларька, той порой парней молодых в солдаты брали. Стон стоном в деревне стоял. Матери, сестры, молодые жены причитали, как по покойникам.
«Отлетает ли наш да соколичек в чужедальную сторону», надрывно пели женщины, провожая рекрутов, Глафира, сжав губы, с бледным лицом, смотрела в окошко, не выходя на улицу.
Слух прошел по деревне, что много парней сбежало от солдатчины, скрывшись, неизвестно куда. Говорили, что плохо родителям будет за это. Понял тогда Ларька, что Яша тоже сбежал. Эх, узнать бы куда!
Он, Ларька, хоть убей его, — ни за что бы не выдал брата, ну, раз же ему не сказывают. По ночам отец куда-то уходил, — проследить же нельзя было: мать дальше своего двора шагу не давала ступить. Невыносимо скучал Ларька по камышам да по озеру рыбальному и однажды решил самовольно пойти на рыбалку, но отец воротил его с полпути. Кто знает, сколько бы недель не видать было Ларьке любимой рыбалки, но случилось такое, что все переиначилось.
Приехал Гурьян с паровой мельницы из соседнего села Верзиловки сам не свой. Губы, как бус, белые. Позвал он всю семью, затворил дверь на крючок, завесил окно и начал шопотом:
— Ну, семья, дошло и до меня дело. Скрыться доведется мне. В Верзиловке такой переполох. Беляки резинами лупят да в город отправляют тех, кто сыновей своих Колчаку служить не отдал.
— Тошно сердцу-у! — источно завыла Глафира, всплеснув руками. У деда задрожала седая борода.
— Молчи ты, Глафира, пожалуйста. Нашла время причитать, — досадливо сказал Гурьян — Давай лучше скорей смену белья мне готовь да хлеба. Скрыться мне непременно надо. Палачам не дамся. Довольно в окопах сидел в германскую войну.
— Куда же ты пойдешь-то? — снова завыла Глафира.
— Обо мне не беспокойся, — знаю пути-дорожки, а здесь останусь — хуже будет: убьют.
— Ну, тятя. Теперь я замес тебя остаюсь, храбро выступил Ларька, блестя глазами. — Ежели тебе нельзя тут оставаться, — без меня деду не справиться.
Помолчал, помолчал Гурьян и говорит:
— Правильно, сынок. Доведется тебе все тайности открыть. Деду не справиться.
— А не сболтнет он, Гурьян, сдуру? — Покосился дед. — Ребенок еще.
— Кто? Ларька-то? А сболтнет, всю семью погубит, — сказал Гурьян. — Слыхал, сынок? Колчак, брат, не фунт орехов.
— Тятя! Да чё ты мне толмишь? То-ли махонький я… Да я давно хотел про Яшу спросить у вас, да боялся, што дедушка косицы надергат.
— Ну вот что, Ларивон. Будь крепкосложным парнем, а не баламошкой. Помни, что языком брякнешь, — всю семью загубишь.
— Тятя, да невжли-ж, я балбес какой?.. — чуть не заплакал Ларька.
— Доведется тебе Якова проведать да провьянтом снабжать.
— А где он? — встрепенулся Ларька и сердце его бурно заколотилось.
— На рыбалке он, сынок>?—придушенно прошептал отец. В первый раз с дедом сходишь на рыбалку, он тебе покажет, где Яша, а там один будешь ходить.
Стал Гурьян с семьей прощаться. Ларька было заплакал, но отец так и впился в него глазами:
— Этак ты, сынок, без отца остаешься? Хорош защитник, нечего сказать. Как каменный либо железный будь, тогда мужик из тебя выйдет.
Как будто все нутро Ларькино перевернул Гурьян такими словами. Подавился Ларька слезами, по щекам скатиться им не дал. Мать выла тихонько, уткнувшись в постель, а дед только кряхтел.
— Ну, семья. Оставайтесь пока. Худо будет, но знайте, что к хорошему это все, — сказал Гурьян и скрылся в темноте сеней. Скоро и на улице его шаги, как растаяли.
На другой день поздным-поздно взял дед мешочек с припасами и мигнул Ларьке. Тихо выбрались они за деревню и кустами стали пробираться к рыбалке. Версты четыре было до рыбалки. Пришли туда совсем поздно. Дед гукнул какой-то птицей, а из-за камышей ему ответил кулик. Понял Ларька, что это дед с Яшухой так перекликаются и обрадовался. Давно не видал он брата.
Смотрит, — при свете луны идет к ним Яшуха. Ларька повис на шее у брата.
Яков рассказал, как заходил к нему прощаться отец. Все трое тяжело вздохнули и направились в рыбальную избушку. Там кто-то сидел или лежал в темноте и грыз подсолнухи.
— Ларьша, здорово, — сказал сидевший в темноте.
— Вася! Да это ты… — узнал по голосу Ларька Василия Набокова.
— Я, брат. Вместе с Яшкой хоронимся. Жить вместе и умирать вместе. А ты уж, поди, Колчаку служить обнамерился?
— Ну его к чуче падучей листопатного. Провались он скрозь тары. Как теперь с дедом да с матерью страдовать будем?
Начали беглецы знакомить Ларьку со всеми норами да логовищами, где они скрывались. Оказалось, что днем парни лежали в камышах в лодке, нарочно там ими поставленной, а ночью гуляли по воле. Дикое тут было место. По всем окрестностям не было таких высоких да густых стен камыша, как в этом верном убежище. Случалось, что и днем гуляли они по лесу и на тот случай, кто придет к месту дикой почти заброшенной рыбалки, у них два дупла было расчищено Услышат шаги далеко, — на второй лодке в камыш, в «домовую» лодку юркнут; близко услышат, — в дупла залезут и стоят там, пока не уйдет из леса человек. Только мало кто ходил на эту рыбалку.
