Эта история произошла с нивхом-охотником Леонидом Вытхуном, его сыном Петей, которого все звали Пат, и пилаган, то есть, в переводе, большой собакой, во время очередного ритуального праздника медведя (чхыф-лехерыд).
Лично для меня история Пата и пилаган привлекательна не столько своими странными и чудными обстоятельствами, сколько своей сутью.
Началась же история просто, да и закончилось просто.
* * *
В тот день, зимний, безветренный и просторный, Пат и Вовка возвращались из школы. Сперва путь их лежал по берегу; здесь было пустынно, чисто, и взгляд свободно проникал через весь залив до самого горизонта. Песчаные дюны стояли в ряд, заградительной цепью, и с боков были оголены от снега. За ними росли лиственницы, сумрачные, с искривленными стволами, обрубленные ненастьем у верхушек, почти двойняшки по родственной судьбе, — они придавали этим местам особый отпечаток уединения, суровости и жестокости. А дальше — уже в глубину острова — расстилалась настоящая тайга.
Когда налетают штормы, лучше не забредать в эти места в одиночку. Темнеет воздух, скрипят и гнутся горемычные лиственницы, припадает к земле стланик, шевелятся и угрюмо шуршат дюны, и, если залив свободен ото льда, высокие волны лезут на берег и заливают все шипящей пеной.
Зато в солнечные и легкие дни голубое марево висит над землей, очертания скал неуловимы и воздушны, и все превращается в мираж; каждый звук отчетлив и ясен, и кажется, можно услышать, как лают собаки в стойбище, как трутся рогами олени о деревья и как спорят женщины, приготавливая лакомое блюдо мось, куда входят и отвар рыбьих кож, и ягоды, и тюлений жир, и мелко накрошенная юкола.
Два мальчика, живущие по соседству (один — в русском доме, другой — в нивхском), торопились по дороге вдоль залива и болтали о том, о сем, в общем, все, что приходило в голову. Пат спросил Вовку:
— Как ты думаешь, земля живая?
— Не знаю, — сказал Вовка, — наверное, мертвая.
— Эх ты, — сказал Пат, — люди дышат, растения дышат, и земля дышит, — значит, она живая.
— Почему же мой дедушка, которому уже под восемьдесят, так не хочет умирать, если земля живая? — возразил Вовка.
— Потому что он сильный и любит работать, а вот когда он ляжет на печку, тогда земля скажет: «Иди ко мне». Понял?
— Понял, — сказал Вовка, хотя обычно он не понимал, что ему говорил Пат. Но у Вовки было доброе сердце, и он умел слушать, не вступая в споры.
Пат и Вовка учились в одном классе и сидели на одной парте; не удивительно, что они были закадычные друзья, и когда ребята начали насмехаться над Патом, говоря, что его голова вся в шишках и именно в них сосредоточен ум, и Федька Платок, здоровый и крепкий, как пень, не раз пытался срезать одну или две шишки, чтобы Пат маленько поглупел, то из беды выручал его всегда Вовка. И ничто не вставало до сих пор преградой в их дружбе.
Вдали показалась окраина села.
— Ты знаешь, в новом году я поеду на чхыф-лехе-рыд, — сказал Пат гордо, — и буду соревноваться в гонке на собаках.
— О, — промолвил Вовка, — как я тебе завидую, Пат! Возьми и меня с собой. Я не буду тебе мешать.
— Нельзя, — сказал Пат, — правила такие. И собакам тяжело двоих везти. Но ты не горюй. Ты хороший друг. И будешь хороший зритель.
— Я буду за тебя болеть. Что есть мочи.
— А когда на чхыф-лехерыд убьют медведя, душа его отправится к своим сородичам в тайгу и расскажет, что наш народ его не обижал и мы их друзья.
— Какая же у медведя душа? — удивился Вовка.
— Ты совсем неграмотный Вовка, — ответил Пат. — У каждого есть душа. Даже наш остров Сахалин и тот имеет душу. И когда душа теряется, то это самое большое горе, будь то человек, или зверь, или дерево. Мой ытык (отец) говорит, надо очень внимательно следить, чтоб не потерять душу. Потому что таким человеком овладевает тогда ужасная ненависть ко всему на земле. И даже умереть он не может спокойно.
— Ты очень странно говоришь, Пат, — усомнился Вовка. — Разве ты не слыхал учителя: есть предметы одушевленные и неодушевленные; море, камень, дерево, остров — предметы неодушевленные, а человек или волк — одушевленные. А душа — так это предрассудок.
— Я внимательно слушаю нашего учителя, — медленно произнес Пат, — но я понял его иначе, то есть так, что раньше всё объясняли одной душой. А насчет всяких там предметов, то это придумали горожане, которые природу не видят и не понимают…
— Это ты правильно сказал, Пат. Горожане любят придумывать. Без этого они просто не могут… Я слышал, у твоего отца была недавно не слишком удачная охота!
— Это была чудная и удивительная охота. Этот последний медведь чуть не стоил моему отцу жизни.
— Бедный твой отец!
— Медведь прокусил ему руку и ободрал щеку. Но отец все-таки убил его.
— Что же дальше было, Пат?
— Он целый месяц лежал в больнице, и я каждый день ходил к нему, чтобы ему не было скучно.
— У тебя замечательный отец, Пат.
— Да, он хороший охотник.
Между тем мальчики подошли к дряхлому и заброшенному дому, в котором давно-предавно, по словам стариков, жил шаман, и Пат удивленно показал Вовке:
— Гляди-ка.
Под крыльцом дряхлого дома, обросшего мхом, сидела большая и грустная собака с длинной шерстью. Изредка она вздыхала, ее худые бока приподымались — и под кожей выступали крепкие изогнутые ребра.
