Повстанчик - [5]
— Ничего, Ларька, крепись. Наше к нам придет. Измаялся ты с нами, но потерпи малость, — говорил Пахомыч, лаская Ларьку. — Хоть и досталось тебе за «вершинки». но все же «вершинки трясутся»: скоро будут гости дорогие.
И вершинки взаправду потряслись.
Притащился Ларька с провизией на рыбалку, еле ноги волоча. В ушах трезвон стоит. Упал он с мешком у входа рыбального шалаша, еле дух переводя, и вдруг чувствует, как чьи-то сильные горячие руки поднимают его, чье-то бородатое лицо склоняется над ним с улыбкой.
— Тятя! — что мочи крикнул Ларька и прильнул ко груди отца. А сердце так и колотится.
Целует Гурьян сына, а Яша с Васей про него Гурьяну, как про «ероя» рассказывают да ласково на него смотрят.
Глядит на отца не наглядится при слабом свете костра Ларька. Забыл и усталость великую.
— Ну как, Ларивонушка, сохранил без отца хозяйство? — спрашивает отец.
— А то нет?! У моего Карьчика плечи сбиты были — я оленьим рогом залил, — все прошло.
— Пахомыч-то как у тебя в сохранности что ли?
— Лучче луччего. Маленько чижаловато мне разрываться между тремя местами.
— Ну ничего, сынушка, недолго осталось теперь. Послезавтра красное знамя увидишь. Конец твоим мукам. Колчака мы сбрасывать будем.
— Я уж все знаю, тятя. Пахомыч мне все рассказывал.
Вот и хорошо. Спасибо ему.
— А как бы он без меня организацию вел? Я у него за руки, за ноги был.
— Ну и хорошо, сынок. Мне такого сына и надо Пойдем же теперь к Пахомычу, а потом уж и к матери. Баньку надо заставить ее в ночь истопить да нам, четверым беглецам, попариться на долгий путь.
— Пятерым, — важно поправил Ларька.
Все в шалаше засмеялись.
Обрадовался Пахомыч Гурьяну, обнялись, близость свободы почуял узник из омшанника.
Всю ночь бродили Гурьян с Пахомычем.
На другую ночь, выпарившись в бане, все беглецы ночевали дома. Глафира и радовалась и вместе с тем робела, не зная, что будет дальше.
На утро разнесся по селу слух, что арестован лесничий. Кто арестовал, никто не знал. Бабы кучками стояли на площади и зловеще шептались.
Вскоре стало всем известно, что переменилась власть, что в «волости» и «сельской» сидят советы. Лесничего-де арестовали за непризнание новой власти и за недопущением им к канцелярии. Малухин куда-то скрылся.
Часов в 11 утра на конце села показались всадники. Впереди гордо развевалось красное знамя. Всадники ехали тихо, торжественно, но чем ближе они под‘езжали к площади, тем больше оживлялась улица.
Над волостным и сельским управлением вдруг взвились красные флаги, точно их выбросила чья-то невидимая властная рука.
Раздался холостой жидкий залп пяти-шести ружей.
На высоко сложенном таборе протоколенных бревен вдруг четко вырисовалась фигура Ларьки Веткина. Небольшой, плотный. он торчал там, как вылитый.
Толпа ахнула.
— Глите-ка, Ларька явился. Ах, матери мои. Где это он был-то?
— Долой Колчака! Да здравствует власть Советов! — размахивая картузом, закричал Ларька, пылая щеками и блестя карими глазами.
Снова ахнула толпа, точно сейчас поняв — какая власть пришла к ним.
Карьером подомчались всадники. Один из всадников, с винтовкой за плечами, стащил Ларьку с табора и крепко поцеловал. Ларька не узнал в этом темнорыжем человеке своего друга Пахомыча. Ведь он никогда не видел его при дневном свете.
— Да здравствует юный повстанчик! — крикнул всадник и, промчав «юного повстанчика» вдоль рядов конницы, передал его в седло какого-то другого всадника. Тот тоже, крепко сжав Ларьку, передал третьему и т. д.
Когда Ларьку спустили на землю, то все увидели, что на груди его пылал ярко-красный бант. Кто-то из повстанцев в суматохе прикрепил бант к пуговице черной Ларькиной рубашки. Словно сердце Ларькино, горячее да пылкое, перед всем народом распахнулось.
Опомнившись, Ларька увидел в рядах конницы много близких ему «Пахомычевых людей», в том числе отца, брата и Васю Набокова. Наконец, и Пахомыча узнал и расплылись они оба в улыбке. Много было и чужих деревенских.
— Тятя, родименький мой! Хошь на куски режь, от вас не отстану, с вами поеду, — взобрался Ларька на стремя к отцу.
— Отдохни, сынок, умаялся ты, да и молод ты еще.
— Провались я скрозь тары, — не отстану. Оседлаю своего Карьчика и фью!
Ларька бесшабашно свистнул, заломив изломанный картуз.
Не успел Гурьян опомниться, как Ларька очутился возле него верхом на своем хорошеньком Карьчике. Что с ним поделаешь?
— Воевать, так воевать! — крикнул Ларька, — Я давно на них зуб грыз.
Вся конница так и закатилась смехом.
Нечего делать, пришлось взять с собой Ларьку. Гурьян и все остальные повстанцы, знавшие Ларьку по «подпольной работе», поняли, что никакие силы не отдернут Ларьку от старого скрипучего седельца. Такая уж, видно, натура у мальчика.
К двум часам дня конница увеличилась.
Ларька увидел, как камышенские кузнецы, Дынин и Курбатов, несли какие-то не то шесты, не то удилища.
— Это что, тятя?
— Пики, сынок. На «белого медведя» охотиться идем, — пошутил Гурьян, но Ларька заметил, что многие лица повстанцев и других селян мужиков побледнели и нахмурились при виде этого оружия.
— Как… Так разве этими палками их доймешь? — не унимался Ларька. — У них-то, поди, пулеметы, ружья, шашки да бонбы.
