Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [172]

Привели ее к нам и поставили рядом с нашей Тихой, которая дружелюбно встретила немку-лошадь. Ведь для лошадей не существовало ни национальных, ни вражеских признаков, и язык у них, наверно, был общий, лошадиный. Красавица кобыла с белой звездой на лбу была прозвана ездовым Петром Немкой. Она пугала его своей прожорливостью, т. к. добывание фуража было делом не очень легким.

Немецкую машину все же трофейщики приволокли на буксире. Все любовались комфортабельной, цвета слоновой кости, машиной, но, увы, несмотря на видимую исправность, машина не шла в руках русских шоферов, как они ни бились с ней.

Так и пришлось оставить ее у ворот ветхого домика – нашей стоянки, а самим устремиться вперед.

10 февраля [1944 года]

Наше головокружительное движение вперед временами приостанавливалось на 2–4 дня, а затем снова продолжалось в таком же темпе.

И вот однажды одной из таких стоянок оказалось Детское Село. Все ленинградцы всполошились и начали строить планы, как попасть в город. Кто-то говорил, что весь корпус будет в городе и т. д.

Въехали мы в Детское Село уже к вечеру. Зимние сумерки сгущались над разбитым городком. Парки выглядели беспорядочно, валялись сбитые снарядами деревья, хрипло каркали лишенные покоя вороны, в городке царила сумятица. По улицам метались машины в поисках своих частей, разместившихся в разных концах города в редких уцелевших домах.

Немцы только что ушли, а часть их, не успевшая бежать, сдавалась нашим в плен.

Дома, имевшие приличный вид, оказывались заминированными. Выбрать место для штаба было не так-то просто.

Долго мы стояли в машинах на улицах Детского Села и сильно промерзли. Наконец комендант указал нам помещение. Это был просторный подвал большого многоэтажного дома, но, увы, верх его был почти разбит и непригоден для жилья: там гуляли ветер и вьюга с морозом, валялся домашний скарб и кирпичи разрушенных печей. Подвал был мрачен, холоден и сыр, забит кроватями, диванами, шкафами и прочей мебелью. Стояли и висели картины и зеркала, лежало и валялось много запачканных и мокрых книг. Расположились на этих чужих матрасах и диванах, гляделись в зеркала, так странно отражающие необычайную обстановку и случайно заброшенных сюда чужих людей. Очевидно, владельцы этого большого дома стащили сюда свою мебель и вещи, когда в городе начались бои, в надежде сохранить ее, а сами, спасаясь, исчезли.

Не было воды, водопровод был разбит. Умывались на улице снегом. Все соседние дома были примерно в таком же состоянии. В подвале, когда все собирались, делалось тесно, воздух становился влажным и тяжелым. Некоторые отправились искать себе ночлег где-либо в другом месте.

Бродя по соседнему, тоже большому, но почти совершенно разбитому дому, А. С. вдруг в середине его на втором этаже обнаружил сохранившуюся в довольно приличном состоянии небольшую комнатку с дымоходом и печкой.

Вмиг была затоплена печь поломанной мебелью, подметен пол и притащена кровать с пружинным матрасом из соседней разбитой комнаты. Получилось очень уютное жилье, главным преимуществом которого было тепло.

Вечером, когда в печке восхитительно потрескивали дрова и огонь ее, мягко отражаясь, прихотливо скользил по стене, мы, лежа в полутьме, так странно, так случайно попавшие в эту чудом уцелевшую комнату, на чужой кровати предавались размышлению – кто жил в этой комнате, кому принадлежала эта кровать, кто спал на ней, отдыхая после праведных трудов, и видел, может быть, сны, загадочные и тревожные…

Может быть, на ней зарождалась новая человеческая жизнь, человек испускал свои предсмертные вздохи перед уходом в вечность, может быть, все может быть!

Необычно и страшно было ночевать в этой одинокой комнате на пепелище разбитого дома: где-то близко за стеной ветер трепал бумагу отставших обоев, где-то сыпалась штукатурка и ночь была полна своих тревожных, ночных звуков. Мне было не по себе, и я долго не могла заснуть.

Две ночи провели мы в этой комнатке, давшей нам тепло и сон, а на третью ночь меня увезли с ящиками секретных бумаг на легковой машине полковника Панова. Офицерам штаба было приказано добираться до следующего пункта Красное Село – Гдов попутным транспортом. Остальной штабной груз был оставлен на попечение заболевшего А. С. со связным Мельниковым.

Так мы покинули в спешке Детское Село, не побывав в Ленинграде. Впрочем, единственным человеком, кому удалось упорхнуть из Детского Села в Ленинград, был Коган.

Начались великие мытарства по местам, где человеческое жилье было уничтожено войной. Признаками бывшего жилья были одиноко торчащие трубы и груды развалин, жители уничтожены или угнаны врагом.

То была страшная дорога войны. Вздыбленная земля, исковерканная и изрытая, говорила о страшных встречах, деревья, превращенные в мертвые стволы, лишенные ветвей, обгорелые и заполненные металлом, выглядели дико и непонятно. Это были трупы деревьев, а человеческие трупы лежали тут же, в придорожных канавах, кустах и прямо на дорогах.

Многострадальная Псковщина, побитая и разметанная врагом, глядела страшными развалинами с одиноко торчащими трубами. Кое-где у развалин копошились жалкие людишки, возвратившиеся к своим пепелищам и пытавшиеся около них сколачивать что-то в роде сараев, землянок и начинать свою трудную жизнь снова.