Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [130]

26/VIII-1942 г[ода]

Завод заметно стал наполняться людьми. Цехи ожили. Все равно что умирающему человеку произвели вливание здоровой крови.

Бои идут уже на подступах к Сталинграду. ‹…›

31/VIII-1942 г[ода]

Приглашен на вечер-банкет, посвященный вручению переходящих красных знамен ВЦСПС и НКС СССР предприятиям связи Ленинграда, который состоится в театре имени Горького.

Придется поднять бокал за Тамару, так как сегодня день ее рождения.

1/IX-1942 г[ода]

Исполнилось три года мировой войне, затеянной Гитлером и его подручными. Успехи немцев безусловно огромны. Ими покорена почти вся Европа и половина европейской части СССР. Тем не менее Германия находится на грани катастрофы. Ситуация стала очень похожей на вторую половину 1918 года, когда Германия так же имела большие успехи в войне, но после поражения 8 августа 1918 года стала стремительно разваливаться и катиться к гибельному концу. ‹…›

Был на банкете. Правда, я был сыт и, следовательно, мало ел и пил. Поэтому мне тем более было дико и неприятно наблюдать за поведением моих соседей. А соседи у меня оказались: заслуженные артисты Михайлов, Янет, Колесникова, артисты Астапова, Габриелянц и другие, которых я не знаю. Вот те, которых я не знаю, вели себя очень некрасиво. Люди с голодного острова. Мало того что, они мгновенно опустошили собственные тарелки, но изъяли все с соседних тарелок, кои не имели хозяев. Ну, позволительно было бы набить свою утробу, зачем же в карманы запихивать. Учитывая истощение, можно было бы кое-как оправдать манипуляции по прикарманиванию продуктов. Но никак нельзя простить им то, что они забирали не только продукты, но буквально все, как саранча. В том числе и папиросы. Но разве это так дефицитно. Нет. Значит, нельзя им это простить. Какая же все-таки низкая культура. Сидели мы с Н. И. и стыдливо улыбались. Я вынужден был время от времени отворачиваться, чтобы не видеть этой картины. Мне было стыдно смотреть им в глаза. Некоторые вели себя несколько культурнее, например Михайлов. Он положил в карман содержимое только своей тарелки. Пили они мало. Михайлов выпил только одну рюмку. Я хотел спровоцировать его на вторую, но он отклонил мое предложение, мотивируя свой отказ спектаклем, в котором он должен выступать 1 сентября.

– Соблюдаю режим, – заявил он. – Вот после спектакля можно позволить себе выпить и больше. Позвольте узнать вашу фамилию.

– Кедров.

– Прошу вас завтра посетить мой спектакль, и после встретимся за кулисами.

– Благодарю вас, – деликатно ответил я.

Вскоре после этого он убыл.

Очень мило вела себя Габриелянц. Я вцепился в нее глазами и так долго терроризировал ее взглядом, что она не выдержала и подошла ко мне (сидела она с начальством за первым столом в метрах десяти от меня).

– Вы что так пристально на меня смотрите? – спросила она, ласково глядя на меня.

– Видите ли, я люблю музыку, искусство и люблю смотреть хорошие картины – это моя органическая потребность. А вы для меня сейчас картина.

Она была страшно польщена и, взметнув бровями, игриво заявила:

– Вот вы, оказывается, какой.

– Да, я такой. Вы меня не знаете, но я вас знаю по понятным причинам. Разве можно не знать хороших артистов, да еще таких миловидных.

– А я тоже хочу с вами познакомиться. Простите, могу я узнать вашу фамилию?

– Конечно, это не секрет, пожалуйста. – Я назвался.

– Ого! Фамилия очень знакомая.

Тут ее начали усиленно требовать к выходу. Это были те люди, с которыми она приехала и сидела за одним столом.

– Прошу вас принять от меня на память вот это, – с этими словами она воткнула мне цветок в петлицу пиджака, – пожаловать на спектакль в Музкомедию.

– Не премину воспользоваться вашим любезным приглашением.

Мы попрощались. Вот, пожалуй, единственное светлое пятнышко, оставшееся у меня от банкета.

Выпили с Тарасовым тост за мою Тамару, которая как раз в этот день именинница. Икалось ли ей. Поди и не подумала о том, что ее здесь не забывают. Все помню, моя девочка. Могла бы лучшего мнения быть обо мне.

8/IX-1942 г[ода]

Лежу больной. Получил сразу несколько болезней: грипп, ангина и флюс. Это результат простуды при сломе домов. Дело в том, [что] 4, 5 и 6 сентября почти всем заводом мы ломали деревянные дома на Кондратьевском проспекте на дрова для отопления зимой 1942/1943 годов. Поработали на славу. Возглавляемая мною бригада получила самый большой дом и работала не скажу чтобы плохо. Без ложной скромности скажу, что работал я действительно самоотверженно. Дни стояли теплые, и от напряженной работы я, разумеется, здорово потел. Пыль въелась во все поры. Волосы спутались и превратились в грязно-серый парик. Перед обедом и по окончании работы я умылся до пояса под краном. Утром 7 сентября помылся в бане около сквозной двери. К концу третьего дня почувствовал слабость во всем теле и сильный насморк, вечером с высокой температурой свалился в постель. И вот лежу, страдаю. В былое время, когда был молод, никакие обливания и сквозняки на меня не действовали. А вот теперь, видимо, годы сказываются, а с другой стороны, вот уже два лета почти не купался, а тут начал сразу без подготовки умываться под краном. Ясно, что тяжело было организму это перенести, и вот сдал. ‹…›