Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - [127]

24/VI-1942 г[ода]

Температура в тени плюс 20 градусов. На солнце 25. Сегодня уже чувствуется натуральное лето. В ознаменование чего я сколачиваю рыбный блок. Договорились вечерком, часов в шесть, посетить остров Вольный. Рыболовы: Я. П., Н. И. и Попов. О «трофеях» речь будет позже.

25/VI-1942 г[ода]

Рыболовов оказалось значительно больше. В этом приятном занятии приняли участие, кроме указанных, Грабовский, Демичев и рабочий 5-го цеха (фамилию забыл). Однако количество пойманной рыбы отнюдь не соответствовало числу рыболовов. Килограмм шесть-семь все же поймали. Но вся прелесть была не в этом, интересен был сам процесс ловли. Бредень был довольно солидный, около 20 метров, а еще солиднее были веревки. Сумели закинуть только раз десять, так как много времени уходило на каждое забрасывание, да и рыбы очень мало попадало. Рыбаков было видимо-невидимо, но рыба, видимо, уплыла в глубь залива, и нам достались одни колючки.

Мы так увлеклись ловлей и совсем забыли, что кругом война. Только разрывы в Гавани напоминали иногда о ней. П. М. так разошелся, что Грабовский и Демичев не успевали отговариваться.

– Ну, ну, лодыри, за рыбой пришли или вола валять.

– А… Какой мужик старательный… на язык.

– Кошевой, – раздается очередной вызов П. М., – марш в лодку. Да куда ты, черт, лезешь, вправо тяни.

И «кошевой», красный как рак, тянет вправо.

Ловля закончена. Едем через залив обратно. Я и П. М. садимся за весла. Спереди и сзади командуют:

– Правое подожди, левое нажми.

– Левое подожди, правое нажми.

– Да ну вас к черту, – волнуется П. М.

– Гребите сами. – И он серьезно сердится.

Затем, когда разместились в машине, волнения сменилось спокойной беседой.

– Какой вы экспансивный рыбак, – замечает один из собеседников, обращаясь к П. М.

– А как же иначе. Где, как не на рыбалке, проветрить мозги и забыться от дневных треволнений.

27/VI-1942 г[ода]

15 часов – Семенова наливает мне стакан какой-то жидкости, напоминающей по цвету газированную воду, а по вкусу намного хуже микстуры.

Вдруг раздается грохот, и осколки стекол полетели в комнату. Это где-то близко разорвался снаряд.

– Все вниз! – скомандовал я, и мои соседки стремительно ринулись вниз по лестнице.

Не успел я закрыть шкаф, как раздался второй взрыв, еще более оглушительный. Здание пошатнулось и жалобно скрипнуло. Я закрыл дверь и кубарем скатился по лестнице. У бомбоубежища толпа женщин, как стадо овец, прижавшееся к дереву в грозу. Они беспомощно дергают запертую дверь и возмущенно кричат в адрес начальника штаба МПВО, держащего убежище закрытым. Снаряды продолжают рваться, то удаляясь, то приближаясь. Один упал настолько близко, что на лестницу упали осколки стекла и кирпичи. Возмущенный вместе с женщинами на начальника штаба за установленные порядки, я подошел к двери и несколькими рывками сорвал ее с петель. Женщины облегченно вздохнули и быстро прошли в убежище. Через 5 минут обстрел прекратился. Выяснилось, что один снаряд упал у нас во дворе в двадцати метрах от нашего корпуса. Он выбил все стекла в ближайших зданиях и разворотил склад неликвидов. Второй снаряд перелетел через наш корпус и ударил в стенку соседнего здания. Пробил стену и разрушил одну квартиру. Взрывной волной вынесло все стекла в соседних домах. Финляндский переулок был засыпан битым кирпичом.

После обстрела нач[альник] штаба обвинил меня в трусости за то, что я сломал дверь. А я ему на это ответил, что если бы он в качестве начальника] штаба работал как полагается, то «трусости» этой не было.

– Убежище открывается только во время тревоги, а при артиллерийском обстреле можно спокойно стоять в нижнем этаже, – «резонно» возразил он.

– А если снаряд разорвется при входе в проходную? – не менее резонно заявил я.

– Ну, ты бы еще сказал, что, если бы он разорвался в самой проходной.

– А почему же не может! Где гарантия?

На это он ничего другого сказать не мог, как повторить только что сказанное. ‹…›

Он, видите ли, завел свои порядки, кажущиеся ему правильными.

– А ключи я все-таки давать не буду, но двери ломать не рекомендую.

Ломал и буду ломать и за последствия и убытки отвечу. Вечером производился обстрел другого района, и мы могли спокойно уничтожать уху из корюшки, искусно приготовленную мною. В гостях был Н. И., тот самый Н. И., который старательно, безропотно и с душой отдаваться рыбной ловле, беспрекословно выполняя распоряжения «кошевого». А кто был кошевой, нетрудно догадаться.

29/VI-1942 г[ода]

Сегодня разрешили мы себе проехаться на мотоцикле в подсобное хозяйство в Токсово. Мой «водитель» выбрал неудачный путь, и мы проболтались в пути около полутора часов. На грядки, на которых ничего не вышло от наших трудов с П. М., мы посадили около решета картофеля. Что-то выйдет? Затем полчаса погрелись на солнце и зашли в гости к хозяину (Арский).

Мы с удовольствием отработали котел картофеля в мундирах. В полчетвертого выехали. Половину пути я сидел за рулем и жал на всю «железку».

– Партизаном можешь быть, отобьешь у немцев мотоцикл и не растеряешься, – похвалил Н. И.

– Спрашиваешь, – ответил я удовлетворенно.

1/VII-1942 г[ода]

После обеда решил отдохнуть. Прилег на кровать, прочитал газетку и чуть-чуть вздремнул. Меня разбудил грохот рвущихся снарядов. Я одел противогаз и спустился вниз. Заметил в себе что-то, нечто не похожее на обычное. Руки заметно дрожали, и стало немного зябко. Правда, продолжалось это недолго, но, как видите, спросонья характер переживаний получается несколько иной. Если обстрел застигает во время бодрствования, то никакого элемента страха не наблюдается. Конечно, возбужден, волнуешься, движения порывисты, но это не испуг и не страх, а скорее беспокойство за жизнь. Причем более от сознания, что она нужна не мне одному. Есть детишки, жена. Да и государству никакой выгоды, если убьют. Стоп! Звонит П. М. и сообщает, что есть письмо из Молотова, и очень свежее. Лечу…