Повседневная жизнь Большого театра от Федора Шаляпина до Майи Плисецкой - [187]
И все же Шаляпину приходилось несладко, потому и не спешил он домой сразу после спектакля. Сидел в гримерке долго, объясняя друзьям с тревогой: «Надо подождать. Пойдем через ход со сцены. Не люблю встречаться после спектакля с почитателями. Выйдешь на улицу — аплодисменты, студенты, курсистки…» Но почитатели тоже ждали, не понимая, что артист устал и имеет право на личную жизнь и отдых. За это им крепко попадало от богатыря Шаляпина. «Мы вышли на улицу со сцены проходом, где выходили рабочие и хористы, — свидетельствовал Коровин. — И все же, когда мы подходили к карете, несмотря на густой снег, слепивший глаза, толпа каких-то людей бросилась к нам. Кто-то крикнул: “Шаляпина качать!” Двое, подбежав, схватили Шаляпина — один поперек, другой за ноги. Шаляпин увернулся, сгреб какого-то подбежавшего к нему парня и, подняв его кверху, бросил в толпу. Парень крякнул, ударившись о мостовую. Толпа растерялась. Шаляпин и я быстро сели в карету и уехали». Интересно, что сказал тот парень, когда пришел в себя в больничке на третий день? Смею предположить, что он повел себя как герой чеховского рассказа «Попал под лошадь».
Шаляпину приходилось иметь дело и с клакерами тоже. Перед его первым выступлением в Ла Скала к нему заявился их главарь, на местном жаргоне — директор, с иголочки одетый господин в желтых перчатках. Он пришел требовать с русского артиста деньги, а не то… А не то они превратят его дебют на итальянской сцене в кошмар. Но Шаляпин наотрез отказался, создав прецедент. До него никто не позволял себе подобного, все предпочитали договориться с местной театральной мафией. Когда спектакль закончился — «Мефистофель» Арриго Бойто, — клакеры в желтых перчатках, забыв свои угрозы, отбили все ладони, аплодируя певцу. «Ужег я их не голосом, а игрой. Голосом итальянцев не удивишь, голоса они слыхали, а вот игрой-то я их, значит, и ужег!» — рассказывал о своих впечатлениях Федор Иванович.
Каковы бы ни были амбиции артистов и режиссеров, в конечном итоге успех спектакля определяет публика, «голосующая ногами». Причем в буквальном смысле. В Европе, например, принято топать ногами (в Америке — освистывать), а в России зрители просто не покупают билеты на плохие спектакли и не ходят в театр. И так было издавна. Отношения зрителей и артистов имеют глубокие традиции. К началу XX века в Большом театре сложилась любопытная иерархия спектаклей. Обычно, помимо оперы, раз в три дня, по абонементам давали балет, переживавший в то время долгожданное возрождение. Абонемент номер один был наиболее дорогим и предназначался для соответствующей публики — банкиров и фабрикантов, тузов российской промышленности, модных адвокатов, богатых купчишек, балетоманов, «золотой» молодежи, живущей, кажется, во все времена. Не прийти в такой день в театр было нельзя. И не важно, что занавес уже поднялся и свет погас, так как главное — показаться, а уйти можно и в антракте. Это был выход в свет. Балам, на которых за сто лет до этого блистало московское дворянство, разжиревшая буржуазная прослойка нашла замену в виде партера Большого театра по средам на балете. Лучшие люди, так называемая элита, собирались, чтобы продемонстрировать бриллианты, меха, наряды, а также содержанок и любовников. Но вот на аплодисменты они были весьма скуповаты. На более бедную публику был рассчитан воскресный абонемент номер два — интеллигенция, чиновники мелкой и средней руки, студенты и прочие не стеснялись выражать свои чувства, рукоплескали от души, как можно громче, приветствуя своих театральных кумиров.
Вообще же публика в Большой театр ходила самая разнообразная. Владимир Теляковский отмечал: «Когда я, придя в первый раз на представление в Большой театр, захотел сесть на мое казенное кресло, то к изумлению моему заметил, что ручки кресла соединены медной палочкой, которую шедший за мной капельдинер стал удалять. На вопрос мой, зачем кресла запирают, полицмейстер театра объяснил, что такой порядок в Москве уже давно заведен для всех административных кресел, ибо часто москвичи не любят разбираться в номерах и садятся на казенные кресла, и если такой москвич хорошо выпил, то уж своего места никак не оставит, иначе как со скандалом на весь театр. Бывали случаи, что даже и на запертые таким медным прутом кресла садились и старались прут согнуть ногами, чтобы не мешал сидеть. Таковы уж своевольные москвичи, и с такого рода озорством приходилось считаться. Всякий скандал мог окончиться буйством, избиением капельдинера и составлением протокола за нарушение тишины и спокойствия в общественном месте».
А вот и отличия публики Большого театра от Мариинки: «В Петербурге вообще мало принято было ездить в театр выпивши, а в Москве — состояние это не считалось неприличным: таковы уж были издавна обычаи в Первопрестольной. В Москве публика и аплодирует своеобразно, особенно если поет “милашка тенор” или танцует излюбленная балерина. Махали не только платками, но и простынями и дамскими накидками в верхних ярусах, и если в 1850 году известный тогда редактор “Московских ведомостей”, чиновник канцелярии московского губернатора Хлопов после представления балета “Эсмеральда” сидел вместо кучера в карете, увозившей из Большого театра знаменитую балерину Фанни Эльслер (за что, правда, и был уволен и место свое по редактированию “Московских ведомостей” был принужден уступить известному Каткову), то 50 лет спустя один из студентов Московского университета в Большом театре, увлекшись аплодисментами и маханием дамской кофтой балерине Рославлевой, упал из ложи второго яруса в партер, причем сломал по дороге бронзовое бра и кресло. Но этому счастливцу-энтузиасту, тоже московского производства, повезло в конце того же века больше, чем Хлопову: он ниоткуда уволен не был и остался жив и здоров. Когда прибежали взволнованные полицмейстер и доктор, то, к удивлению своему, констатировали только факт разрушения казенного имущества; что касается студента, то он, отделавшись сравнительно легкими ушибами, хладнокровно заявил о своем желании снова вернуться наверх, на свое место, дабы продолжать смотреть следующий акт балета, обещая быть в дальнейшем более осторожным с казенной бронзой и мебелью». Эпизод с падением хлопающего зрителя из ложи воспроизведен в фильме «Музыкальная история».
