В обратный пускается путь.
М. Лермонтов
Но, увы! нет дорог
К невозвратному!
А. Кольцов
В уютном кабинете, с гаванскою сигарой в зубах, с чашкою мокко перед собою, покоился старый знакомец наш Серж Куницын, после сытного обеда, в мягком вольтеровском кресле и просматривал, самодовольно зевая, маленькое письмецо на розовой, надушенной бумаге, — когда поднялась портьера и в комнату заглянул лакей. Видя, что барин занят делом, он сделал на цыпочках шаг вперед и скромно кашлянул.
— Что там еще? Вечно помешают! — не оглядываясь, с неудовольствием заметил наш комильфо.
— Барыня приехали-с.
Куницын повернул к слуге вполоборота голову и строго снял с него мерку.
— Какая барыня?
— Да Саломонида Алексевна-с.
— Что ты сочиняешь?
— Так точно-с. Нешто я их не знаю?
— А! Ну, так меня нет дома. Слышишь?
Тот молча поклонился и отступил назад, чтобы исполнить барское приказание, когда с силою был отброшен в сторону молодою дамой, которая вихрем влетела в комнату и повисла на шее барина.
— Serge, mon Serge!
Не приготовленный к такому внезапному нападению, Куницын стряхнул ее с себя, как навязчивую шавку, и с сердцем отодвинулся в кресле:
— Que cela veut dire, madame [56]?
Потом, приметив, что лакей, любопытствуя, вероятно, узнать окончание интересной встречи, остановился под портьерой, притопнул на него:
— А ты что глазеешь, болван? Пошел к черту!
— Слушаюсь, — отвечал тот, торопясь исчезнуть.
— De grace, madame, — начал Куницын, — вы, сколько помнится, обещались навсегда освободить меня от вашей милой персоны?
Как провинившийся школьник, переминалась она перед ним с опущенными глазками, с разгоревшимися щечками.
— Обещалась… Mais j'ai changee d'idee [57]. Я рассудила, что не годится покидать мужа, покидать сына… Я воротилась.
— Вижу, вижу-с, что воротились. Да поздно спохватились, сударыня. Вы вообразили, что можно так вот, здорово живешь, убежать от мужа, ведаться Бог весть с кем, да потом, не находя себе более у других пристанища, вернуться опять к законному супругу? Да чем я, позвольте узнать, хуже других? С чего вы взяли, что я должен довольствоваться тем, чем гнушаются другие?
— Вы, Серж, говорите все о каких-то других, а между тем был ведь всего один другой — Диоскуров.
— Да кто вас знает!
— Клянусь вам Богом.
И в кратких словах, прикладывая поминутно платок к глазам, она передала мужу повесть своей бивачной жизни. Наш денди почти совершенно успокоился. С видом зрителя в комедии слушал он жену, откинувшись на спинку кресла и вставив в глаз болтавшееся у него в петле, на эластическом шнурке, стеклышко.
— Все это очень трогательно, — согласился он, — но вы женщина рассудительная, скажите: что вы сами сделали бы на моем месте, если б существо, клявшееся вам перед алтарем в вечной верности, самовольно отдалось другому, а потом, когда чувство ее износилось, истрепалось, принесло обратно вам эти отрепья? Неужели вы удовольствовались бы ими? Неужели вы надеялись, что такое существо может еще занять около супруга прежнее место честной законной жены? Я очень ценю, сударыня, щедрость и великодушие, с которыми вы преподносите мне все, что осталось после вашего кораблекрушения, но я не смею принять вашего подарка. Недостоин, сударыня, недостоин! Слишком много чести.
Молодая дама непритворно расплакалась.
— Да ведь вы же любили меня? Вы такой добрый…
— Treve de compliments [58]! Мало ли кого я любил! И вы ведь меня когда-то любили, да разлюбили же? А когда вы променяли меня на какого-то Диоскурова, то я, очень естественно, не мог сохранить к вам прежней привязанности, и с вашей стороны было бы plus que ridicule [59] требовать ее. Нет, я не принадлежу к взыхателям, я тут же старался развлечь себя — ну, и развлекся. Вот в руке у меня, как видите, записка: это — billet-doux [60], вот на туалете целая пачка их — все от премиленьких особ. Сызнова втянулся я в вольную жизнь холостяка, как птица, выпущенная из клетки, и вы думали, что так вот и поймаете меня, старого воробья, на мякине, что я по доброй воле вернусь в западню? Как бы ни так! Зачем выпустили? Разводная наша выйдет на днях, а до тех пор, с божьей помощью, проживем, может, и врозь друг от друга. Так-то-с! Что имеем, не храним, потерявши — плачем.
Слезы, действительно, текли обильно из глаз Монички. Она не утирала их. Не находя слов, покорно понурила она хорошенькую головку перед своим неумолимым судьею.
— Перестаньте! — промолвил он желчно. — Слезами не разжалобите: старая штука.
Все клятвы женские — обманы,
Поверить женщине беда,
Их красота — одни румяны,
Их слезы — мутная вода.
Слышите? Мутная, соленая вода-с.
— Vous etes cruels [61]… - пролепетала она. — Ничего я не хочу от вас; покажите мне только Аркашу.
