— Что ж ты, братец, не явился на крестины нашего первородного? Вот, я тебе скажу, крикун-то! Sapristi [18]! Зажимай себе только уши. Наверное, вторым Тамберликом будет. И что за умница! По команде кашу с ложки ест: un, deux, trois [19]!
Madame Куницына, или попросту Моничка, востроносая, маленькая брюнетка, и Пробкина, пухленькая, разряженная светская кукла, звонко чмокнулись с молодой дочерью дома. Диоскуров, юный воин в аксельбантах, фамильярно потряс ей руку.
— Ну, что? — был ее первый вопрос ему. — Свели вы, по обещанию, денщика своего в театр?
— И не спрашивайте? — махнул он рукой. — Сам не рад был, что свел.
— Что так?
— Да взял я его, натурально, в кресла. Рядом с ним, как на грех, сел генерал. Филат мой и туда, и сюда, вертелся, как черт на юру, почесывался, пальцами, как говорится, обходился вместо платка. Вчуже даже совесть забирала. А вернулись домой — меня же еще укорять стал: «На смех, что ли людям в киятр-то взяли? Чай, много, — говорит, — денег потратили?» — «По два, — говорю, — рубля на брата.» Он и глаза вытаращил. «По два рубля? Да что бы вам было подарить мне их так; и сраму бы не было, и польза была бы». А уж известно, какую пользу извлечет этакий субъект из денег: просадит, с такими же забулдыгами, как сам, в ближней распивочной.
— C'est superbe [20]! — скосила презрительно губки Моничка. — Вперед вам наука: не сажайте мужика за стол — он и ноги на стол.
— Теперь я его, разумеется, иначе как плебеем и не зову: «Набей, мол, плебей трубку, подай, плебей, мокроступы». Что же, однако, mesdames, — предложил Куницын, — хотите поразмять косточки? Сыграть вам новый вальс brillant?
— Нет, уж избавьте, — отвечала студентка, — эквилибристические упражнения пригодны разве для цирка, а не для людей разумных, если случайно не соединены с гигиеническою целью. По мне уж лучше в маленькие игры.
— Ах, да, — подхватила Пробкина. — В веревочку или в кошку-мышку?
— В фанты, в фанты! — подала голос Моничка.
— Ну да, — сказала Наденька, — потому что в фантах можно целоваться. Все это плоско, избито. Под маленькими играми я разумею только les petits jeux d'esprit [21]. Погодите минутку; сейчас добудем материалов.
Она отправилась за бумагой и прочими письменными принадлежностями.
— Теперь стулья вкруг стола. Да живее, господа! Двигайтесь.
— Fi, какая скука, — зевнула Моничка. — Верно, опять эпитафии или вопросы да ответы?
— Нет, мы займемся сегодня поэзией, откроем фабрику стихов.
— Это как же? — спросил кто-то.
— А вот как. Я, положим, напишу строчку, вы должны написать под нею подходящую, рифмованную, и одну без рифмы. Отогнув две верхние, чтобы их нельзя было прочесть, вы передаете лист соседу, который, в свою очередь, присочиняет к вашей нерифмованной строке опять рифмованную и одну без рифмы и передает лист далее. Процедура эта начнется одновременно на нескольких листах, и в заключение получится букет пренелепых стихотворений, хоть сейчас в печать, которые и будут прочтены во всеобщее назидание. Понятно? Ну, так за дело.
Карандаши неслышно заскользили по бумаге, перья заскрипели, передаваемые из рук в руки листы зашуршали.
Моничка, приютившая под сенью своего пышного платья с одной стороны — мужа, с другой — Диоскурова, поминутно шушукалась с последним — вероятно, советуясь насчет требуемой в данном случае рифмы.
Куницын занялся Пробкиной. В начале барышня эта хотела вовлечь в разговор и офицера.
— Давно уж тебя дожидалась я тщетно, -
прочла она вслух. — Ах, m-r Диоскуров, будьте добренький, пособите мне?
Он, не говоря ни слова, взял лист и, не задумываясь, приписал:
— Ужели, вздыхала, умру я бездетно?
Хоть черт бы какой приударил за мной!
Потом снова обратился к Моничке.
— Скверный! — пробормотала Пробкина и, с ожесточением в сердце, уже нераздельно посвятила свое внимание Куницыну.
Наденька и Ластов, сотрудничествуя в стихотворных пьесах всего общества, сочиняли одну исключительно вдвоем. Начала ее Наденька, и самым невинным образом:
— Из-за домов луна восходит.
Ластов продолжал:
— А у меня с ума не сходит,
Что все изменчиво — и ты.
— Оставьте глупые мечты,
На жизнь практичнее взгляните,
ответствовала студентка.
— Увы! Как волка ни кормите,
А он все в лес; таков и я.
— Ну, вот! Как будто и нельзя
Однажды сбросить волчью шкуру?
Не ограничиваясь определенною в игре двойною строчкой, Ластов отвечал четверостишием:
— Да, шкуру, только не натуру:
Как волку вольный лес и кровь,
Так мне поэзия, любовь,
Предмет любви необходимы.
— Ага! Так вы опять палимы
Любовной дурью? В добрый час.
— В тебе же, вижу я, угас
Священный жар огня былого?
Наденька насмешливо взглянула на Ластова и приписала в ответ:
— Какого? Повторите снова.
И кудревато, и темно.
— Да, видно, так и быть должно,
Что нам уж не понять друг друга.
Хотя ты и лишишься друга —
Десяток новых под рукой.
Прощай, мой друг, Господь с тобой.
Девушка со стороны, сверху очков, посмотрела на учителя: не шутит ли он? Но он глядел на нее зорко и строго, почти сурово. Она склонилась на руку и, после небольшого раздумья, взялась опять за перо:
— Зачем же? Разве в мире тесно?
А впереди что — неизвестно.
— Как? Что я слышу? Прежний пыл
