Повести Вильгельма, извозчика парижского - [3]
О! что касается до этого, сказала другая, очень бы я досадовала, если б я так танцевала, как она. Ты очень знаешь, Бабе, как мы последний раз были в Грокейлу. Ну, скажи, с такими ж ли я танцевала кривляньями? И если б я при том никогда не училась. Что касается до меня, сказала Бабе, то покойная моя матушка заставляла меня учиться, более трех месяцев, у ярмарочного балетного мастера г. Коленя, которому, право, давали по тридцати добрых копеек за месяц украдкой от Батюшки моего: а ему сказывали, что он друг брату моему, который учит даром.
Сей г. провожал нас по некоторым праздникам и по воскресеньям на игру г. Коленя, что нам ничего не стоило, ни сестре моей, ни мне. Итак, были тут девки, кои на театре танцевали, словно как Годишь. Тьфу, как это гадко для честной девицы! Также я это почитаю за грязь моих башмаков. Пошла, пошла, не бойся, чтоб я ей когда-нибудь первая поклонилась.
Ох, однако ж, сказала Гого, между тем как Бабе отдыхала, как она несколько изрядна, то кажется… Что вы, мамзель, называете изрядна, вдруг перехватила Бабе, чуть было не задохнувшись, знаешь же ты силу в кошках! разве потому, что у ней большие глаза черные? О! разве ты не видишь, что она коса? Если я захотела положить коробочку, то я бы такой же цвет имела, как она. Слушай, Гого, не говори мне об этих носишках приплюснутых; а к тому ж, она всегда сжимает рот, без чего был ли бы он так мал? Должно сказать, что Годишь не худо сотворена; однако ж, она не так высока, как я. Видала ль ты, как она в короткое платье одевается? О, вот такого я терпеть не могу, грубо сказала косолапая, ничего нет гаже того. Разве ты не видишь, что это для показания своих веретенных берц, подхватила Бабе, и ногу, о которой подумают, что всякий час подломится?
Все то правда, сказала Гого, что похоже на правду; однако это не мешает, чтоб господа не делали ей приятных глаз. К тому ж она, может быть, имеет разум? Ах! тут-то захотела разума. Это не что иное, как только вздор, и без некоторых малых слов, ничего не стоящих, которые те негодные люди любят слушать, как девушки говорят, была б глупее горшка и кружки. О! я тебя уверяю, что со всеми моими рябинами я не променяюсь на нее, промолвила Бабе, приоправя свой стан, а потом вдруг: Боже мой! Можно ль так грудь оголить, как она? Чтоб выказать свой прекрасный скелет. Мне бы очень прискорбно было так открыть грудь, как она; и если б, без хвастовства… Однако, не говори больше об этой повесе, я бы хотела ей о ней рассказать.
Мамзель Годишь, досыта натанцевавшись, пошла с г. Делоном в свою комнату, но надлежало проходить мимо Бабе, которая чтоб начать ссору, хотела к ней придраться; сказала ей мимоходом, хотя и не намерена была перед тем зачинать с нею кланяться: Здравствуй, мамзель Годишь, как вы в своем здоровье?.. До услуг ваших, мамзель Бабе… Вы это здесь?.. Вы видите, мамзель, так же, как и вы… Я очень рада… Мне это приятно. На вас роба хорошего вкуса, сказала портниха; и ваша, отвечала уборщица, мне кажется изрядного выбора. Не тех ли штофишков, что по пятьдесят копеек? Что до меня, то моя стоит мне по три ливра и пять копеек, и то еще поторговавшись… О! не всякий может иметь так прекрасные, как мамзель Годишь, сказала Бабе, смеючись сквозь зубы. Я отдала сделать тафтяное, и если б у вас не столько было работы, мамзель Галонет, то я бы вам ее отдала… О! я не так славная швея для девицы, как вы… Ладно, вы изволите шутить, ведь я накалываю ваши чепчики, то и вы можете шить мои робы… Вы уж мне больше не накалываете, все да… Это вам говорить хочется, с такими-то приметами, вы мне еще должны за два или за три… Я, я вам должна за уборку чепчиков? Полно, полно, мамзель, подумайте прежде заплатить моему батюшке срочные ваши семь ливров десять копеек… Это будет на счет, мамзель, это будет на счет… Вы б лучше сделали, чтоб заплатили ваш долг, нежель носишь робу с выкладкой и мантилию… Перестань, мамзель, ведь не на ваши деньги. Право, если б вам не дали, то где б вы их взяли? Ведь от уборки чепчиков столько не достанешь… Потому что вы не имеете довольно достоинств их доставать… Мне б очень досадно было так их иметь, как ты, дерзновенная!.. Ты-то бесстыдная…
Мещанка моя не успела выпустить этого слова, как Бабе Галонет, нашед ее точно в меру своей руки, влепила ей в щеку гвоздичный цветок о пяти листах, который так щелкнул, как мой бич.
Весь народ, тут бывший, сделался статуями. Один лишь Делон, которой сказал Бабе, что вы делаете, того не делается, и если б ты не была девка, то показал бы я тебе… Какой же ты дурак, мой господчишко, отвечала портниха. Пошел, пошел, я уведомлю твоего отца, что ты окрадываешь его, чтоб тратить деньги с такими тварями.
До сих пор, мамзель Годишь разбирала своими глазами оплеуху на своей щеке; но как увидела, что назвали ее тварью, то показала она рябушке, что и у ней язык хорошо висит. Принялась она выпевать ей семьнадцать грехов смертных, так что портниха бросилась на нее, сорвала с нее чепчик гораздо скорее, нежель ветер, и топтала его ногами в воде, которая была на земи, так что он был весь в грязи и слюнях.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.
Скандальный памфлет литератора Владимира Руадзе «К суду!..», впервые изданный в 1908 г., был немедленно конфискован, а затем уничтожен цензурой. В этой небольшой книге разоблачаются нравы и образ жизни той прослойки общества, что превратила Петербург не только в официальную, но и в гомосексуальную столицу царской России.
Мазохистские произведения Рихарда Бремека, выходившие в Германии в начале 1900-х годов, часто конфисковывались цензурой. В России не избежал уголовного преследования перевод его написанного в духе «Венеры в мехах» Л. фон Захер-Мазоха романа «Под бичом красавицы», впервые изданный в Петербурге в 1908 г. Книга переиздается впервые.
Повесть А. А. Морского «Грех содомский», впервые увидевшая свет в 1918 г. — одно из самых скандальных произведений эпохи литературного увлечения пресловутыми «вопросами пола». Стремясь «гарантировать своего сына, самое близкое, самое дорогое ей существо во всем мире, от морального ущерба, с которым почти зачастую сопряжено пробуждение половых потребностей», любящая мать находит неожиданный выход…
Новую серию издательства Salamandra P.V.V. «Темные страсти» открывает декадентско-эротический роман известных литераторов начала XX в. В. Ленского и Н. Муравьева (братьев В. Я. и Н. Я. Абрамовичей) «Демон наготы». Авторы поставили себе целью «разработать в беллетристических формах и осветить философию чувственности, скрытый разум инстинктов, сущность слепых и темных влечений пола в связи с общим человеческим сознанием и исканием окончательного смысла». Роман «Демон наготы» был впервые издан в 1916 г. и переиздается впервые.