Повести студеного юга - [82]

Читая Элеоноре письмо старшего брата, Рональд, понятно, делал вид, что о Поле он ничего не знает и весь этот разговор о каком-то заговоре для него непостижимая новость. Очевидно, это какая-то ерунда. Глену всегда что-то мерещится. Свихнулся на шантажистах.

Как и рассчитывал Глен, письмо сработало безотказно. Элеонора метала громы и молнии. Бандиты, подлецы, кровососы… Рональд сохранял такт, в душу не лез, не расспрашивал, но успокоить хозяйку считал своим долгом. Какие могут быть документы! Миссис Элеонора живет тихо, мирно, ничем недозволенным не занимается… Нет, право, это всего лишь плод больной фантазии Глена. Она растрогалась, глянула на Рональда повлажневшими, вдруг затосковавшими глазами. К сожалению, этот восемнадцатилетний Фридман или Файнштейн… Она была очень благодарна Глену и жадно, с тем безграничным доверием, которое порождает неожиданная поддержка в минуту опасности, слушала просвещенные наставления Рональда…

Потом они послали письмо Полю, ничего, разумеется, не сказав Элеоноре. Оно тоже осечки не дало. После встречи в Майами уговаривать парня долго не пришлось.

…Шантажировать Элеонору уже не имело смысла. Сейчас, когда Поль достиг совершеннолетия и мог стать полноправным наследником, гораздо выгоднее было помочь ему упрятать мамашу за решетку. Оказать квалифицированную юридическую помощь в обмен, скажем, на акции в судостроительной фирме.

Шансов выиграть судебный процесс у Элеоноры теперь не было. Все прежние аргументы защиты оборачивались против нее — о повторном возбуждении дела ходатайствовал сын, которого она с младенчества обрекла на пожизненное сиротство. Пожизненное, ибо отвергла его и совершеннолетним. Значит, ничего истинно материнского у нее к нему не было и нет. Следовательно, Израэля она убивала хотя и не преднамеренно, но действительно осознанно, вовсе не будучи под влиянием сверхсильного инстинкта матери, который якобы затмил рассудок. Суд же, мотивируя этим обстоятельством оправдательный приговор, был либо подкуплен, либо введен в заблуждение инспирированной кампанией: «Отдайте сиротке маму!»

Конечно, это звучало дико: у матери нет ничего материнского. Поверить подобному утверждению не только трудно, а просто немыслимо. Но важны ведь поступки человека, его поведение.

Как выяснилось, свое более чем странное отношение к сыну Элеонора продемонстрировала еще в родильном доме, едва Поль появился на свет.

Лео — он тогда еще был жив — удалось разыскать в Нью-Йорке врача Генри Спонга, который принимал у нее роды. Вспоминая тот день, старик и теперь, спустя восемнадцать лет, все еще искренне поражался.

Приняв ребенка, здорового, розовенького крикуна, он, как обычно, поздравил роженицу.

— С наследником вас, мамаша! Богатырь, ну, богатырь, фунтов, наверное, пятнадцать!

При этих словах Спонга у нее так исказилось лицо, что стоявшая у ее изголовья медсестра испугалась.

— Вам плохо?

Еще не отдышавшись от только что перенесенных родовых мук, она медленно повела глазами по сторонам и вдруг забилась в истерике:

— Зачем он мне? Зачем? Мне нужна дочь, наследница, дочь нужна! Я больше не смогу, не смогу!

Все, кто был в операционной, от растерянности не знали, что ей сказать. Они надеялись, что в палате, когда ей дадут кормить ребенка, она успокоится сама.

Подпускать малыша к груди Элеонора не пожелала…

Против нее говорили и показания Спиро Холдемана — директора сиротского дома. По условиям контракта всю историю Поля Фридмана он должен был хранить в строжайшей тайне, но, коль она раскрылась без его участия, скрывать остальные подробности он уже не видел необходимости. Свое решение сдать ребенка в сиротский дом Элеонора, по его словам, объясняла тем, что, хотя суд ее оправдал, сын, когда подрастет и все узнает, за отца будет мстить. Он ничему не поверит, в нем взбунтуется отцовская кровь…

Боялась сыновней мести, значит, понимала, что оправдания зыбки, сама не верила в их обоснованность.

Рональд подтвердил: да, положение защиты на этот раз почти безнадежное… Он очень сокрушался, казнился своей недальновидностью, тем, что не внял доброму совету Глена. Но кто же мог подумать, что они столько всего соберут? Документы, свидетели, а там, возможно, еще что-то, кто знает, что они еще подсунут прокурору… К сожалению, выход только один: попытаться договориться с Полем. Хотя сомнительно, чтобы он пошел на примирение. Невыгодно ему мириться. После суда он получит все, до последнего цента… Да и можно ли на него положиться? Все равно копии документов он припрячет. Прикинется овечкой до другого, более удобного момента. Или до первой размолвки. Парень, по информации Глена, — не простачок, своего не упустит, из глотки вырвет. Говорят, он уже раздает расписки на тысячи долларов и даже кому-то из своих советчиков пообещал все или часть акций в судостроительной фирме. Заранее чувствует себя наследником…

Она сидела угрюмо сосредоточенная, молча слушала. В мозгу у нее тяжело ворочались только ей ведомые мысли… На пушистом китайском ковре у ее ног лежала огромная, как теленок, бело-рыжая борзая. Вытянув свою острую, несоразмерно маленькую мордочку, с собачьей преданностью и грустным сочувствием смотрела на хозяйку. Казалось, она все понимала и печалилась оттого, что не может утешить.