Повести - [39]

Со временем у них сложилось отличное трио, и частенько эсэсовцы, не занятые в карауле, приходили посмотреть на их игру. Гюнтер и Пауль доставали губные гармошки и начинали тихонько подыгрывать Кемпке, Эрих притопывал, Йохан прихлопывал, а Энцо и Ланцо, ободренные всеобщим вниманием, принимались еще более артистично вытанцовывать «Августина». Иногда на этих импровизированных концертах присутствовал начальник службы охраны космодрома, штурмбанфюрер Куммерсдорф, высокий интеллигент с мальчишеским лицом, бывший дирижер церковной капеллы. Поправляя на носу круглые очки, он снисходительно покачивал рукой в такт нехитрой мелодии и даже давал Гюнтеру и Паулю советы, направляя их неслаженную игру. Появлялись новые зрители — тучный фон Бюллов довольно похлопывал себя после раннего, слишком раннего ужина по барабанообразному животу, фрау Шосс щурилась и закуривала длинную эротичную папироску, и вскоре лужайка превращалась в настоящую сцену, посреди которой резвилась необычная троица — звездные собаки и звездный человек. Такие моменты были особенно дороги Кемпке, ибо давали ему почувствовать себя частью огромной семьи, сплоченного братства, в котором решительно каждый — и собака, и последний эсэсовец — вносил свой вклад в исполнение главной мечты человечества.

В Мариенкирхе он возвращался уже затемно, засветив на «Гулливере» фонарь. Фон Зиммель хотел предоставить ему служебную машину, но Кемпке настоял именно на таком способе передвижения — для тренировки. Пропахший псиной, приятно отягощенный впечатлениями дня, он ехал на восток и снова чувствовал над собой зов звезд. Иногда он останавливался в поле, ложился в траву и отдавался их свету, вбирая его каждой по́рой, каждым закоулком своего отзывчивого существа. Заводил свою шарманку кузнечик, ветер неспешно перебирал четки колосьев, а Кемпке распределял карту звездного неба для племен и народов Земли. Каждый из них, по его убеждению, со временем выберет для себя подходящую область Вселенной: алеуты и эскимосы устремятся к Полярной звезде, кочевые народы Средней Азии будут пасти свои стада в созвездиях Козерога и Волопаса, туземцы Океании заселят созвездия Водолея и Рыб, откуда все они будут обмениваться друг с другом полученными знаниями и опытом, чтобы сообща сделать мироздание еще прекраснее. В подобные минуты Кемпке чувствовал дыхание всего мира, слышал отголоски всего, что происходило на Земле. Где–то там, далеко на западе, в Нью—Йорке, люди под россыпью вечерних огней танцевали джаз и пили дорогие коктейли, на востоке, в Монголии, степные кочевники перегоняли табуны лошадей, на юге, в Африке, зулусы с палочками в носу охотились на зебр и антилоп; и все они, сами того не зная, ждали его полета, готовились к нему, как некогда древние греки готовились к схождению с неба кроткого божества, несущего им огонь.

Там же, в поле, Кемпке нередко и засыпал, и просыпался уже наутро, счастливый и мокрый от росы. Рама «Гулливера» ослепительно бликовала на солнце, на руле, сонно поводя крыльями, сидела холеная, черная с оранжевым, бабочка, vanessa cardui, маленький небесный тихоход, пожаловавший разделить с ним причастие занимающейся зари. Сладко потянувшись, Кемпке умывался мокрым листом лопуха, отряхивал «Гулливер» от росы и, так и не отведав горячего кофе и булочек фрау Цедерих, квартирной хозяйки, снова ехал на космодром — готовить свое тело и дух к встрече с непознанным.

* * *

Из всех обитателей космодрома самым близким Кемпке по духу был Генрих фон Зиммель, отец проекта и создатель «Фау». Пионер немецкого ракетостроения, ученик легендарного Германа Оберта, этот мудрый старик с васильковыми глазами исповедовал те же идеалы, что и будущий астронавт, и общность веры чрезвычайно способствовала их сближению.

В часы, свободные от занятий, они часто гуляли вместе по тропинке за космодромом, ведущей в лес и к реке, и говорили о космосе. Отечески приобняв Кемпке за плечо, фон Зиммель рассказывал ему о пути к «Фау», вспоминал о своем первенце, ракете «Мефисто‑1», созданной и запущенной им еще в конце двадцатых. Двигатель «Мефисто» работал на твердом топливе, «обойме» из пороховых зарядов, которые последовательно воспламенялись и придавали ракете нужное ускорение. Фон Зиммель приостанавливался и чертил тростью на песке схему двигательного отсека, указывая, какую именно ошибку он тогда допустил. «Мефисто» поднялась на высоту всего нескольких километров, после чего завалилась набок и взорвалась, но положила начало его дальнейшим разработкам, венцом которых и стала «Фау». Когда–то фон Зиммель мечтал, что сам полетит в космос на своей же ракете, но теперь, когда та, наконец, гордо возвышалась на стартовом столе, он уже был слишком стар, и его мечту предстояло воплотить Кемпке.

В двух километрах к северу от космодрома, там, где поле встречалось с лесом, тропинка упиралась в развалины рыцарской усадьбы четырнадцатого века, увитые хмелем и девичьим виноградом остатки каменных стен, в тени которых они укрывались от зноя. В звенящей цикадами траве пробегали ящерки, а инженер и астронавт беседовали об освоении космического пространства, о полетах на Луну и Марс. Фон Зиммель соглашался с тем, что первый внеземной город, вероятнее всего, будет построен на Меркурии — ведь там так много солнечной энергии, которую люди смогут использовать себе во благо. Колонисты будут запасать солнечный свет, как апельсиновый сок в бочках, преобразовывать его в электричество и снабжать им фабрики и заводы, легко обходясь без тех ресурсов, что необходимы промышленности на Земле. Нужно только придумать, как уберечь колонистов от сильного солнечного жара, и можно будет смело строить первую внеземную цитадель человечества, сияющий космополис, за которым, несомненно, последуют и другие. Допускал фон Зиммель также и то, что первая колония появится на Венере — ведь ее атмосфера, по расчетам, сходна с земной, а значит, люди там смогут обходиться без скафандров. В целом фон Зиммель разделял убеждение Кемпке в том, что будущее человечества лежит в космосе, и что Земля — лишь колыбель, которую всем нам однажды предстоит покинуть.