Повести о Ломоносове - [65]

В этот день Михайло Васильевич был особенно хорошо настроен. Выйдя из кабинета, отыскал в саду жену, обнял ее.

– Сегодня, Лизонька, наилучшие юноши мне и куратору Ивану Ивановичу Шувалову представляться будут, так что к полудню жди гостей.

Елизавета Андреевна взмахнула руками:

– Что же вы мне раньше не сказали! Как же так можно?

– Ничего, Лизонька, народ молодой, необидчивый, лишь бы еды да пива побольше.

Ломоносов, радостный, взволнованный, помогал накрывать на стол, хлопотал, суетился.

– Да морошечки нашей северной с сахаром: она кисленькая… Ах, Лизонька, да поставь ты рейнского, ну что уж тут жалеть!

И он все поглядывал в окошко, даже выбегал на крыльцо.

Первым пришел высокий полный студент, круглолицый, румяный, с ямочками на щеках и с пухлыми губами. Серый студенческий кафтан и плоская треуголка были как с иголочки, запах модных тогда духов «Киннамона» – петушьих ягод – разнесся по комнате. Он церемонно поклонился:

– Московский студент, ныне зачисленный в лейб-гвардии Семеновский полк сержантом, Денис Иванович Фонвизин.

– Ах, мой друг! – вскричал Ломоносов. – Читал стихи ваши. Поздравляю, друг мой, слышал я о вас, слышал!

Он повел гостя к столу.

– Вот, Лизонька, давеча я тебе стихи читал… Так вот наш Буало*!

Вошел высокий плечистый молодой человек с открытым, гордым и властным лицом, в мундире, треуголке, при шпаге, с толстой косой.

– Окончивший Казанскую гимназию, ныне Преображенского полка солдат Гавриил Романович Державин, – отрекомендовался он на пороге, поклонился, сел.

Вошел третий гость – среднего роста юноша с приятным застенчивым лицом и умными черными глазами, подошел к Елизавете Андреевне, потом к хозяину:

– Измайловского полка солдат и бывший воспитанник гимназии университетской Новиков Николай Иванович.

Ломоносов встал, посмотрел на них, глаза его затуманились.

– Счастлив я, что дожил до сего дня, когда вижу, что взошли семена на пашне моей, и хочется мне каждого из вас спросить: в чем видите свое призвание?

Фонвизин задумался, потом сказал:

– Более всего я ненавижу невежество среди дворян и о том думаю написать комедию… – Он запнулся и замолчал.

Затем заговорил Державин:

– И я стихи пишу, только иного, чем господин Фонвизин, направления. Думается мне, что долг поэта – за правду бороться против несправедливости, против всякого воровства и мздоимства, и чем в нашем государстве особа выше, тем и взыскиваться с нее больше до́лжно…

Новиков долго сидел потупив глаза, потом сказал:

– При открытии учрежденного вами первого в России Московского университета ученик ваш и наш профессор Николай Поповский сказал: «Представьте себе, что на вас обратила очи вся Россия, от вас ожидает того плода, которого от университета сего надеется. Покажите, что вы достойны того, чтобы через вас Россия прославления своего во всем свете надеялась». И тогда забилось мое сердце, и подумал я, как умножить сии великие плоды от древа науки, которое вы посадили своими руками в нашем любезном отечестве. Мнится мне, что великость духа украшена простотой и что все недостатки наши происходят от невежества. Посему думаю жизнь свою посвятить просвещению, сиречь[53] издавать, переводить и распространять книги, а также учредить школы для переводчиков и типографских рабочих.

Ломоносов задумался.

– Хочу сказать вам, что каждый из вас прав, только знайте, что превыше всего стоит любовь к Родине и путь ваш будет весьма тернист… Претерпите, преодолейте все через терпение и труд, и народ вас не забудет…

Ломоносов прошелся по комнате, со столика, стоявшего в углу, взял книжечку, любовно погладил ее рукой, потом остановился перед Новиковым.

– Мысли твои, Николай Иванович, весьма правильные. До сих пор дворяне простого звания людей к науке не подпускали да и сами учиться не хотели. А сейчас уже великое множество россиян разного звания проявляют любопытство к экономии и купечеству, рудокопным делам и мануфактуре, к архитектуре, музыке, живописи и другим художествам. Хотят знать россияне также о жизни и обычаях других стран. И посему добился я, чтобы академия начала издавать «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие». В оных мы за правило приняли писать таким образом, чтобы всякий, какого бы кто звания или понятия ни был, мог разуметь излагаемые материи. Сие – начало, но я верю, что вскорости другие подобные издания появятся, пробуждая любовь и интерес к наукам и художествам в российском народе.

Державин встал.

– Михайло Васильевич, верьте, что мы всегда вас в своих сердцах носить будем и любовь нашу к вам передадим потомкам!

Ломоносов закрыл глаза, всхлипнул, вскочил, опрокинул стул, обнял Державина.

– Спасибо, голубчик!..

Ломоносов работал над корректурой не отрываясь. Кое-что выбросил, некоторые фразы написал заново, добиваясь наибольшей точности формулировок и ясности изложения. Он не терпел пустых, пышных фраз и длинных рассуждений и однажды записал для себя: «Те, кто пишет неясно, или невежды, обнаруживающие свое незнание, или люди нарочно, но неудачно скрывающие его. Они смутно пишут о том, что себе смутно представляют».

Новая теория Ломоносова о цветовом спектре явилась результатом его многолетних работ над эфиром и опытов по окраске стекол. Доклад «О теории цветов, подтвержденной физическими и химическими опытами» произнесен был в прошлом году на торжественном собрании в академии. Теперь, работая над текстом, Ломоносов вспоминал, не было ли чего упущено, и решил просмотреть лабораторный журнал. Но в это время шум во дворе отвлек его. Ломоносов встал, посмотрел в окно.