Повести о Ломоносове - [67]
Фельдмаршал фон Левальд, потеряв двадцать девять пушек и половину солдат, вынужден был оставить поле сражения, открыв тем самым дорогу на Кёнигсберг.
Теперь Апраксину оставалось, войдя в Кёнигсберг, протянуть руку шведам в Померании и вместе с ними занять Берлин.
Но он и не подумал этого сделать. Постояв некоторое время на месте, он повернул назад, к Тильзиту, а через несколько недель окончательно отступил и перешел, к удивлению европейских правительств, напряженно следивших за его движением, назад через Неман, в Россию.
…Май в Санкт-Петербурге в 1761 году стоял сухой, знойный. В жаркий полдень в конце мая мало было народу на улицах. Изредка проносилась карета вельможи, гремя колесами по бревенчатой мостовой, или карьером пролетал офицер из Сената во дворец.
В двенадцать часов раздался пушечный выстрел.
Старые петровские вельможи, дремавшие в креслах в своих деревянных дворцах, оживились, застучали о пол тростями. Тотчас такие же старые денщики, в домотканых кафтанах, вынесли им «бомбардирскую» чарку водки и крендель с тмином.
На площадях стало гуще. Рабочие с пилами и топорами за поясом, матросы в коротких штанах и всякий бродячий люд стали толпиться вокруг торговцев студнем, пирогами, киселем и брагой у входа в царские кабаки.
Господа сенаторы, прервав заседание и отодвинув в сторону папки с делами, важно шествовали к выходу, обстоятельно обдумывая, чем бы подкрепиться в полдник.
Александр Иванович Шувалов, начальник Тайной разыскных дел канцелярии, самый страшный человек в империи, которого Фридрих прозвал «великим инквизитором», худой и пожелтевший, одиноко сидел во главе огромного стола в двухсветном столовом зале своего дворца и злыми серыми глазами смотрел на тафельдекера*, наливавшего из серебряной миски в чашку бульон из постной курицы. Тафельдекер был представительный мужчина с бритым обрюзгшим лицом и толстыми губами – обжора и пьяница. Его потихоньку все звали Гаврилкой, но вслух именовали Гавриилом Ивановичем.
Гаврилка, шевеля ноздрями и жадно вдыхая аромат, шедший из супника, с сожалением прикрыл его крышкой и молча поставил фарфоровую китайскую чашечку с бульоном и блюдо с подогретыми гренками перед Александром Ивановичем.
Тот отпил из чашки глоток бульона, пожевал гренок и посмотрел на Гаврилку.
Глупое лицо Гаврилки, круглое, как луна, с влажными двигающимися губами, ничего не выражало.
– Ну, что в народе поговаривают? А?
Гаврилка из вежливости несколько склонил голову набок.
– Поговаривают, ваше сиятельство, что их величество стали прихварывать и что их высочество Петр Федорович, как вступят на престол, так непременно прусские войска пустят прямо в Санкт-Петербург, как они сами родственники королю прусскому.
Начальник Тайной канцелярии, разумеется, сам очень хорошо знал, что говорят в городе. По части тайного розыска Россия в царствование Елизаветы Петровны стояла на такой высоте, что не только ни одна депеша иностранного посла не оставалась нерасшифрованной, но и не было ни одного письма хоть сколько-нибудь значительного частного лица в России, которое бы не прошло через руки агентов Тайной канцелярии. Однако Александр Иванович любил, принимая пишу, разговаривать, и так как он никогда никого не приглашал к завтраку, то единственным собеседником его был Гаврилка.
– М-м… Ну а ты как думаешь, Гавриил Иванович?
Гаврилка с тоской взглянул на миску: унести остатки супа на кухню и съесть, пока он не остыл, не представлялось возможным.
– Я, ваше сиятельство, думаю, что так оно, наверное, и будет.
В глазах Александра Ивановича мелькнули огоньки.
– Ну-ну, дурак, пошел вон! Подавай второе!
Гаврилка исчез с миской в руках так быстро, будто растворился в воздухе.
Александр Иванович поджал губы, задумался. Он вспомнил, как он сам ездил в Ригу допрашивать фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина.
Едучи к нему, Шувалов уже знал всё. Он знал, что на другой же день после победы под Эгерсдорфом Апраксин получил от Петра Федоровича письмо, в котором великий князь, сообщая ему о тяжелом сердечном приступе у Елизаветы Петровны, рекомендовал не идти дальше, так как он, Петр Федорович, вступив на престол, немедленно отзовет все войска назад, в Россию. Он знал, что Апраксин сутки ждал вестей из России и действительно узнал от прибывшего на другой день из Петербурга фельдъегеря, что с Елизаветой Петровной случился обморок в церкви, длившийся около восьми часов.
И тогда он отступил к Тильзиту. В Тильзите он получил с другим курьером письмо от великого канцлера – графа Алексея Петровича Бестужева, где говорилось, что «нынешний полити́к есть временный» и что «ввиду болезни известной Вам персоны следует свои действия сообразовать с видами на будущее». После этого Апраксин увел войска за Неман, к полному изумлению разбитых им пруссаков.
Быстро оправившись после болезни, Елизавета Петровна вызвала к себе Александра Ивановича Шувалова.
Он обрадовался, увидев ее. В последние годы ленивая в обыденной жизни, обрюзгшая и постаревшая, она переродилась под влиянием опасности. Казалось, узнав обо всем, она помолодела на двадцать лет. Таково было свойство дочери Петра: в критические минуты бешеная гневность отца и его несокрушимая воля вселялись в ее душу.
