Повести о карме - [38]
Кожа становится серой и морщинистой. Вместо носа — прорези для дыхания. Безгубый рот, похожий на щель. Стираются черты, приметы, особенности. Выпадают волосы, ресницы, брови. Глаза утрачивают блеск, тонут в глазницах, сузившихся сверх меры. Не скрыть, не спрятать, не затаиться. Не обмануть.
Безликие.
Каонай.
Мишень для стрел презрения.
Все, кто использовал фуккацу в корыстных целях — неважно, двигала ими выгода или любовь — утрачивают лицо. Следом они утрачивают имя, как если бы уже умерли. Нового, посмертного имени им не дают. Если у них спрашивают прежнее имя, то говорят: «Как тебя звали при жизни?» Парии, изгои, живой позор во плоти, каонай безропотно терпят любые поношения.
Их можно убить.
Их можно убить без фуккацу. Просто убить и уйти прочь, оставшись собой. Их можно убить, но никто не хочет марать о безликих руки. Пусть живут. Такая жизнь горше смерти, князь ты, торговец или девочка-калека.
Я, недостойный монах, иногда думаю, что девочке легче, чем остальным. Она хотя бы может теперь ходить на своих ногах. Иногда я думаю так, но чаще сомневаюсь. На месте безликого я бы скорее кинулся вниз головой со скалы, кем бы я ни был.
Свои размышления о судьбе каонай я излил в стихах, не заслуживающих ни внимания, ни похвалы:
2
«Небо размещается в аду»
— Выбор?!
— У вас плохо со слухом?
— Н-нет, хорошо.
— Вы должны выбрать себе слугу.
— Из них?!
— Из этих двенадцати. Приступайте.
Маска едва не выскользнула у меня из рук.
— Слугу? Безликого?!
— Не испытывайте моё терпение! Вы что, спали на занятиях с Фудо-сан? Скажете, он не сообщил вам?
Я лихорадочно рылся в собственной памяти. В панике натыкался на что угодно, кроме того, о чём спрашивал Сэки-сан. Ну да, в деле с отцовским фуккацу старший дознаватель явился к нам во двор в сопровождении безликого…
— Это моя вина, Сэки-сан. Я не рассказывал об этом младшему дознавателю. Приношу свои глубочайшие извинения. Простите и вы, Рэйден-сан.
Фудо церемонно поклонился нам обоим.
— Ладно, — брюзгливо процедил Сэки Осаму. — В уложении о нашей службе записано: «Каждый служащий в ранге дознавателя, от низшего до высшего, обязан иметь слугу-каонай». Выбирайте!
«Почему каонай?! Зачем?!» — едва не возопил я. Как сумел сдержаться, не знаю. Вопросы щекотали мне горло. Ничего я не желал так страстно, как ответов. Да, конечно: «На дне терпения находится небо». Но чаша оказалась слишком глубока.
— Нижайше прошу простить скудоумного…
— Что ещё?
— Как мне выбрать слугу? Они же все одинаковые!
— Вы и впрямь скудоумны! Что делает дознаватель? Отвечайте!
— Проводит дознание! Доискивается до истины!
— Проводите. Доискивайтесь.
— Я могу задавать им вопросы?
— Да. Они обязаны вам отвечать.
— Любые вопросы?
— Любые. Кроме одного: как они потеряли лицо. Об этом я запрещаю спрашивать. Это не должно влиять на ваш выбор. Приступайте!
Брови Сэки Осаму сошлись на переносице. Между ними проступила угловатая складка, похожая на молнию. Вот-вот полыхнёт! Уж не вселился ли в него мой бог-покровитель?! Вселился — и гневается на Торюмона Рэйдена! Безмозглого перед безликими!
— Да, Сэки-сан! Приступаю!
Сказать легче, чем сделать. На негнущихся ногах я побрёл к строю безликих, прижимая к груди сияющую на солнце маску карпа. Так, наверное, раньше шли на казнь. Так сейчас идут в ссылку на Кюшишиму — Остров Девяти Смертей, откуда нет возврата.
В трёх шагах от шеренги безликих я заставил себя поднять взгляд. Уставился на ближайшего каонай в упор. Ничего особенного. Ну ведь правда, ничего особенного! Ростом на полголовы выше меня. В плечах шире. Мешковатый балахон скрадывал очертания фигуры. Под капюшоном — никакая не мгла. Обычная серая тряпка с прорезями для глаз.
Я сглотнул. Собрался с силами.
— Как тебя звали при жизни?
— Йошиюки, господин.
Голос глухой, мёртвый. Назвал только имя. Значит, простолюдин. Самурай… Самурай при жизни имел бы фамилию.
— Кем ты был?
— Гончаром, господин.
О чём его ещё спросить?
Слуга господина Сэки вёл протокол дознания у нас во дворе. «Протокол имеет право вести личный слуга дознавателя, либо специально назначенный помощник…»
— Грамоту знаешь?
— Нет, господин.
И какая от тебя польза, гончар?
Я шагнул к следующему:
— Как тебя звали при жизни?
— Румико, господин.
Имя — женское. Голос выше, чем у гончара. Женщина-каонай?! Почему бы и нет? Вон как балахон на груди натянулся. Хорошую убийцу себе подобрала Румико, статную. Я потупился. Только безликой служанки мне не хватало! Грязными сплетнями с ног до головы измажут! Надо было идти дальше, но ноги и язык вступили в преступный сговор против младшего дознавателя Рэйдена, отказав в повиновении.
Вопрос сам сорвался с моих губ:
— Кем ты была?
— Проституткой, господин.
— Как ты ею стала?
— Воровала, господин. Меня поймали. В наказание продали в «весёлый квартал» на шесть лет.
— Ясно.
Воровка, проститутка… Спрашивать, знает ли она грамоту, я не стал.
Третий был ростом с меня. В плечах шире, но самую малость. Мужчина, никаких сомнений.
— Как тебя звали при жизни?
— Дон Мигель де ла Роса.
Мигеру Дэрароцу? Мигеру-доно?! Так равный мог бы назвать равного[36]. Наглец, ты на что намекаешь? Чего требуешь? Какая ты мне ровня?!
