Повести о карме - [36]
Снились пожар и землетрясение.
— Вставай, — отец тряс меня за плечо. — Опоздаешь на экзамен!
4
«Прошу вас! Извольте взять…»
Я ждал Сэки Осаму, но в приёмную вошёл незнакомый самурай. На вид он был вдвое старше меня, лет тридцати. Крепкий, широкоплечий, грудь колесом. Походка упругая, кошачья, как у Ясухиро-сенсея. Шелковое кимоно украшал серебристый узор из цветов лотоса, намеченных изящными контурами. Дознаватель, предположил я, хотя герба на кимоно не было. И вряд ли младший.
Уперев ладони в пол, я низко поклонился.
Самурай на ходу кивнул мне, быстрым шагом пересёк приёмную и раздвинул двери в апартаменты господина Сэки. Даже не постучал, не назвался! Я вжал голову в плечи, ожидая худшего. Вот сейчас грянет гневный рык хозяина кабинета, и нахал опрометью выбежит прочь — если не вылетит кубарем, подгоняемый плетью. Нет, дверь встала на место, а из кабинета донеслось эхо спокойной беседы. Слов разобрать не удалось, но голос господина Сэки я узнал сразу. Второй голос тоже показался мне знакомым.
Двери открылись вновь.
— Доброе утро, Сэки-сан, — произнёс я, кланяясь. — Доброе утро, Фудо-сан. Ваше присутствие на экзамене — честь для меня.
Мужчины рассмеялись.
— Как вы меня узнали? — спросил архивариус.
— По голосу.
— Что, отсюда хорошо слышно?
Он пищал и сипел, как в подвале во время занятий. Притворялся? Нет, вряд ли. Должно быть, у него было повреждено горло.
— Плохо, — честно признался я. — Но мне хватило.
— Удивились?
— Да.
— Почему?
— Не сочтите оскорблением, но я думал: вы старый, седой. Высохший, кожа да кости.
— Вы огорчены своей ошибкой?
— Я рад, что ошибся!
— Чувства, — вмешался Сэки Осаму, — могут подвести человека. По отдельности слух, зрение, обоняние и осязание редко дают полную картину. Так же, как чужие рассказы. Слухи. Показания свидетелей. Три действия: проверяй, перепроверяй, сопоставляй. И только потом следует делать выводы.
— Я понял, Сэки-сан.
Я собой гордился — ну, самую чуточку. Гордиться сильнее не позволяло снедавшее меня беспокойство. Это не экзамен, это пустяк, проверка. Велика ли заслуга — опознать человека по голосу? Отказаться от образа, сложившегося до того?
— Следуйте за нами, младший дознаватель.
Куда? Зачем?
Проглотив вопросы, я вскочил с циновки.
Покидать правительственный квартал нам не пришлось. Выйдя из двора управы, Сэки и Фудо сразу свернули налево. По этой улице я ещё не ходил. Здесь тянулись глухие высокие заборы, больше похожие на крепостные стены. Над ними пламенели клёны, зеленели сосны и лиственницы — да изредка маячила верхушка крыши, чёрная или золочёная. Видимо, сюда выходили зады канцелярий и чиновничьих усадеб. Улица, мощёная гладкой брусчаткой, была чисто подметена и пустынна.
Во время недолгого путешествия нам никто не встретился.
Последняя по левую руку усадьба примыкала к квартальной стене. В ограде, на вид глухой, обнаружилась неприметная калитка. Тщательно закрашенная извёсткой, она сливалась с забором — сразу и не заметишь. Сэки Осаму постучал и что-то негромко сказал. Мгновением позже калитка бесшумно отворилась. Входя, я отметил толщину двери: добрых три суна[35], клянусь!
Прочные дубовые брусья были стянуты железными полосами.
За дверью лежал двор, квадратный и пустой. Я впервые видел такой двор, ровный как поднос для посуды — если бы кому-то пришло в голову усесться здесь перекусить. Утоптанную землю от края и до края покрывал мелкий вулканический гравий. Тёмно-серый, почти чёрный, он громко хрустел. И резким, режущим глаз контрастом — снежная белизна здания, длинного и приземистого, в глубине двора.
Только два цвета: чёрный и белый. Строгие прямые линии. Никакой зелени. Никаких украшений. Ничего лишнего.
Казарма? Плац для строевых занятий?!
Впустившего нас привратника я толком не рассмотрел. С завидной прытью он пересёк двор и нырнул в казарму. Сэки и Фудо, напротив, не торопились. Мы едва успели миновать середину двора, когда из здания начали выходить люди.
Люди?!
Меня передёрнуло.
Накидки из грубой пеньковой холстины. Пояса — верёвки. Низко надвинутые капюшоны. Под капюшонами… Там клубилась серая мгла.
Безликие.
Каонай.
Бывшие люди.
Мои пальцы сжали рукоятку плети. Зачем эти здесь?! Зачем я здесь?!
С безучастным видом — впрочем, какой ещё вид может быть у тех, кто потерял лицо?! — каонай выстроились перед нами в шеренгу. Их было двенадцать. Кажется, двенадцать. Я считал безликих, желая успокоиться, и не мог. Сбивался со счёта.
Меня трясло, как в лихорадке.
Нормальный человек и одного каонай рядом с собой не потерпит. А тут целая дюжина! Кого угодно затрясёт от омерзения и гнева.
С опозданием я сообразил, что не успел вовремя замедлить шаг — и поравнялся с Сэки и Фудо, что было недопустимо в моём положении. Отступить? Нет, это только усугубит промах. Мы стояли в ряд — трое против двенадцати. Никогда бы не подумал, что старший дознаватель и архивариус могут быть похожи, как родные братья — равнодушие и бесстрастность во плоти.
Они не смотрели на меня. Не обращали внимания на мои промахи. Молчали, скучали, ждали. И это значило, что оба наблюдают за Торюмоном Рэйденом самым пристальным образом.
