Повести и рассказы - [47]

Все в ужасе расступились, давая дорогу жандарму.

XIV. Атмосфера накалилась

Оратор все стоял на камне, выпрямившись, окаменелый и неподвижный, подобно древней Галатее{84}. Хаджи Смион притулился за толстым стволом орехового дерева. Хаджи Атанасий спрятался за Мирончо, у которого возглас «браво!» замер на устах. Остальные стояли с раскрытыми ртами, в полной растерянности.

Жандарм повторил приказание.

Учитель Гатю, несколько опомнившись от изумления, оделся, шепнул помощнику «Спрячь все» — и твердо промолвил:

— Идем, Гасан-ага.

Они ушли.

Перепуганная компания понемногу пришла в себя. Помощник учителя Мироновский юркнул в кусты и исчез. Все сбились в кучу и стали обсуждать совершившееся.

— Зачем вызвали учителя? — спросил Иван Капзамалин, у которого даже нос побелел.

— Как зачем? Разве ты глухой? Я ведь сказал: о посте надо было речь говорить… Вот вам и «атмосфера накалилась» и «да здравствует Болгария!» — мрачно произнес Хаджи Атанасий.

— Не верю, чтобы это было из-за речи, — сказал Мирончо.

— Как? Тогда за что же?

— Чтоб услышать эту речь, сидя у себя в конаке, бей должен был бы иметь уши длинней ослиных, а Гасан-ага — быть каким-то волшебником, чтоб так скоро перепорхнуть сюда. И потом — забрали бы и Фратю.

— Тут другое. Учитель, наверно, заварил какую-нибудь кашу, — многозначительно прошептал Поштянка. — Этого человека прямо с улицы взяли, не спросивши, кто он такой, откуда, и поставили учителем… Еще спалит все село, того и гляди. Очень просто.

— Не бойтесь, братья! Кураж![17] — промолвил господин Фратю, испуганно озираясь.

— Где Хаджи Смион? — спросил кто-то.

Все оглянулись по сторонам.

— Куда-то убежал.

— Вот он!

Хаджи Смион показался из-за орехового дерева, без шапки, белый как полотно.

— Ушли? — спросил он и, оглядевшись, прибавил: — Что теперь делать?

— Говорите! — озабоченно промолвил Мирончо.

— Я убегу, — объявил Хаджи Смион.

— Убежишь?

— С какой это стати — бежать? Кто заварил кашу, тот пусть ее и расхлебывает, — сурово произнес Хаджи Атанасий.

— У меня совесть чиста. Я политикой не занимаюсь, — смиренно промолвил Иван Капзамалин.

— И я тоже, — откликнулся Иван Бухал беспечно.

— Моя политика — у меня на ночном колпаке. Пускай бей приходит, — она и ему будет по вкусу, сакраменто дио[18], — заявил Мирончо.

Иванчо молчал. А господин Фратю воскликнул:

— Не волнуйтесь, братья! Свобода требует жертв…

— Что ты там ищешь, Хаджи? — спросил Мирончо.

— Свой фес.

— До него ли теперь? Иди сюда.

— Зачем?

— Надо посоветоваться, что делать.

— Я убегу.

— Убежишь?

— Убегу.

— Ты с ума сошел!

— Ничуть не бывало.

— А мы все остаемся.

— Убегу.

— Один?

— Нет, с фесом своим, — ответил Хаджи Смион, возобновляя поиски.

— Как? А жена, а дети? — спросил Хаджи Атанасий.

Хаджи Смион поглядел на него растерянно.

— Какая жена? Какие дети?

— Твои.

— Мои? Ах да, ты прав. Никуда не побегу. Где их повесят, пусть и меня там… Но куда же девался мой фес, черт возьми?

И он окинул взглядом головы товарищей. Потом промолвил:

— Видно, тот забрал.

— Да, да, учитель взял его, — подтвердил Головрат.

— А его фес где?

— Да вон он, на суку висит… Возьми его, Хаджи, и пойдем, — сказал Мирончо.

— Я? Упаси боже.

— Бери. Не все ли равно?

— Что я? С ума сошел? Фес бунтовщика! Ох! — И он схватился за голову.

— Что случилось? — спросил Мирончо, заметив, что Хаджи Смион страшно побледнел.

— Да тот теперь в моем фесе перед беем стоит! Я пропал!

— Кураж, Хаджи! Свобода покупается дорогой ценой, — зловеще изрек господин Фратю.

Хаджи Смион поглядел на него с испугом, потом, совсем растерявшись, спросил:

— А если нас арестуют?

— Арестуют — свяжут, — кислым тоном ответил Мирончо.

— Неужто свяжут?

— А потом — веревку на шею.

— Ну, а потом?

— А потом затянут — и кончено.

— Это ясно.

— Я убегу.

— Куда?

— В горы, на вершины, к хэшам, к воеводе Тотю и Хаджи Димитру. Драться буду.

Несмотря на серьезность положения, это внезапное проявление воинственности Хаджи Смиона рассмешило всю компанию. Но Иван Стамболия успокоил его:

— Чтобы нас повесили — этого я не думаю. Что мы такое сделали, чтобы вешать нас? Ну, может, придется две-три ночи на голубятне провести, пока не разберутся.

— Это пустяки, — ободрившись, промолвил Хаджи Смион. — Слава богу, совесть у нас чиста. Идем, а там — что бог даст. Не робейте.

Но тотчас остановился и обернулся к Йоте.

— Иванчо!

— Что такое?

— Давай обменяемся фесами. Этот на колодке сидел и к тебе больше пойдет.

— Не надо мне его, — благоразумно отказался Йота.

— Ей-богу, пойдет.

Иванчо вытянул руки вперед и отбежал в сторону, ускользая от настойчивой руки Хаджи Смиона.

— Ну, возьми ты себе, Хаджи Атанасий.

— Что ты, что ты, что ты! Я, старик, — в таком фесе?

— Мне тоже не подходит, — сказал Хаджи Смион. И, хищно взглянув на Иванчо, прибавил:

— Да в чем дело? Ты что? Феса боишься?

В чаще как будто кто-то показался.

— Жандармы! — вскрикнул один из присутствующих.

— Сакраменто дио! — тревожно промолвил Мирончо. — Эти агаряне — такие скоты. Того и гляди устроят нам ловушку и замучают, по судам таская. Проклятое время!.. Иди тогда, кланяйся чорбаджи Цочко.

— Тебе что? У тебя патент. А вот мы, бедные, — жалобно протянул Хаджи Атанасий. — Эх, «атмосфера накалилась»!.. Где они теперь? Хотелось бы на них посмотреть, — прибавил он, ища взглядом учителя и господина Фратю.