Повести и рассказы - [9]

— Видите?

— Что? — не понял я. Я ничего не заметил.

— Они надрезаны сбоку… поэтому летят не прямо. Свинец мягкий.

Продавец страшно испугался, он покраснел, как помидор, он завопил:

— Это мой сын баловался… я убью его… я вам другие сейчас дам.

— Сын, говоришь? — скрежетнул зубами дядя Саша. — Н-ну, хорошо.

Поверим, что сын. Давай ему пять штук.

Хозяин тира суетливо подал мне пять свинцовых пулек.

Я, став почему-то абсолютно спокойным, разламывая ружье и заряжая, вогнал раз за разом все пять в мишени. С визгом переворачивались звери и птицы на осях. Нина зааплодировала:

— Молоток! — и протянула мне конфетку в красивой обертке. Потом подала и дяде Саше. — Вы настоящие защитники Родины.

Я забыл сказать, что ее мать — учительница…

Дядя Саша мне подмигнул, и мы заторопились к ярмарке…

5

Мой дядя мрачнел день ото дня. Он был беспокойный, заметил на крыше кривую доску (наверное, дождь подтекает в щель), отстругал новую, залез, заменил, потом с яростью переколол все недавно привезенные дрова во дворе. Я, конечно, ему помогал, но разрубать свилеватые, у самого комля отпиленные чурки не умел, а он сильней меня, хрясть да хрясть, а если не получается, — клин вгонит, да и кувалдой сверху…

Утром он брился, торопясь, но все же аккуратно обходя усики опасной бритвой. Потом и я сбривал свои, — чтобы еще лучше росли.

Но про усы дядя Саша ничего более не говорил. Он угрюмо уходил на берег реки и одиноко сидел там на бревешке, куря «Север», папиросу за папиросой. Здесь прошло его детство.

То ли он глядел на наш деревянный, шаткий мост, по которому лошади тянули арбы, косясь на воду, то ли взгляд его бродил по дальним синим сосновым борам, что выступали над горизонтом, как грозовые тучи. А может, вспоминал Великую Отечественную войну, откуда чудом вернулся целым. «Меня и дождь не заденет, я быстро между струями бегу!» — усмехался он, когда спрашивали, не ранен ли. У моего-то отца контузия и две ямки от осколков в левой ноге…

Мешать дядя Саше я не решался. Бродил в стороне, как стреноженный жеребчик, и думал о том, как женюсь когда-нибудь на Нине Журкиной, а может, и на Насте Аксеновой, — та еще красивее, но уж очень гордая.

Тетя Альфия целыми днями с моей мамой перешивала взрослые платья для моих сестер. К вечеру они вновь стряпали перед пылающей печкой, и если дядя Саша задерживался, тетя приходила к нему на берег, несла ему — заодно и мне — горячий пирожок, обернутый в кусок районной газеты.

Неужели так горестна стала их жизнь из-за непутевого сына? Ну, выйдет он из тюрьмы, исправится. У таких хороших родителей не может быть пропащим сын.

Но вскоре я понял, что не только из-за сына горевали дядя Саша с женой.

Об этом речь зашла за столом, когда праздновали день рождения моей мамы и все выпили: мужчины — водки, женщины — красного «Кагора».

Выпив, дядя Саша скрипнул зубами и закрыл глаза рукой.

— Перестань, — буркнул мой отец. — Каждому в душу с фонариком не влезешь.

— Я должен был! — прохрипел дядя Саша. — Какой же я разведчик?!

— Это на войне видно человека, — продолжал отец. — Там говно сразу вылезает. А тут…

Мать встревоженно дернула его за руку: не надо бы за столом произносить таких дурных слов.

— А тут и рентген не поможет, — продолжал отец. — Твоей вины нет.

— Как же нет?!. — сжал кулаки дядя Саша. Тетя Аля взял один его кулак в свои ладони и подула, как на угли, и разжала пальцы мужа. — Женщина, отстань!

И уже вечером, на крыльце, докуривая перед сном папиросу, дядя рассказал мне, что случилось у него на работе, в областном центре, где они живут с тетей Алей.

В последние годы он был бессменным начальником отдела кадров треста строителей. На командные места рекомендовал бывших фронтовиков. И руководство треста ему безусловно доверяло. Отношения у дяди Саши с прорабами и бригадирами были, как в армии:

— Есть! — говорили коротко, отдавали честь.

— Они были с хорошими усами, — и вдруг дядя Саша сам на себя осердился. — Дело не в усах! При чем тут усы?! «Усы, усы!..» Они были в военной форме, в сапогах. И я поверил… — бормотал он сдавленным голосом. — Поверил, как бабушка мулле! А они… они… воровали, продавали налево цемент… кирпич… арматуру… вот что они с мной сделали! — и дядя обвел шею пальцем.

— Их нашли, посадили? — спросил я.

— При чем тут посадили?! Дом, дом раскололся на улице Ленина… Ты только подумай!.. треснул!.. — и дядя Саша провел в ночном воздухе горящей папиросой перед собой зигзаг. — И кто виноват?! Кто?!

«Они виноваты», — хотел я сказать, но дядя продолжал изливать душу.

— Руководство доверяло мне… партия… а я слепой баран, вот кто я!

Из сеней выглянула тетя Аля.

— Может, хватит, — тихо проговорила она. — Ложись спать.

— Спать, спать!.. — вдруг зарычал дядя Саша, вскакивая, босой, как он всегда любил сидеть на крыльце. — Всю жизнь спать, спать! Вот наш сын таким жуликом и вырос… А что будет с дочерями?

Тетя Аля ничего не ответила, ушла в дом.

Появился мой отец, в майке, в исподнем. Ему вставать в четыре утра, он откашлялся и резко сказал из дверей, как старший младшему:

— Шаех, тебя с работы никто не гонит! Ты докажешь, что тебе можно и нужно доверять. Перестань вести себя, как баба. — И тронул его рукой за плечо. — Всё, дорогой братишка! На нас смотрит страна.